Подруга особого назначения - Татьяна Устинова

— Болит? — спросил он деловито и потрогал ее щеку.

— Нет, не очень. Спасибо. То есть извините. Мне подругасделала какой-то компресс, и отек спал, только синяк остался.

— Остался, — согласился Иван, взял ее рукой за шею, притянулк себе и поцеловал.

Он так злился на нее, что даже не мог нормально работать. Онрешил, что выставит ее, как только охранник сообщил, что пришла Лаптева. Ондаже быстро придумал достойный и исполненный безукоризненной вежливости план,как именно он ее выставит.

Он сорок три раза повторил себе, что ему некогда с нейвозиться.

Ничего не помогало. Он ничего не мог с собой поделать.

Первый раз в жизни ему понравилась женщина, которая смылась вту же секунду, как он ей об этом сказал. Первый раз в жизни ему до смертизахотелось влюбиться, как в молодости, вот просто взять и влюбиться, именно вэту, с ее нежной кожей, коротким ежиком волос, гладким и соблазнительным телом.

Он сто лет ни в кого не был влюблен. Женщин из его окружениямать неизменно называла «цацами». «Опять цаца!» — жалостливо восклицала она,когда смотрела какие-нибудь официальные фотографии. Невозможно было влюбиться в«цацу», и он не влюблялся, и некогда ему было, и сложностей не хотелось, и гдеее возьмешь, такую, о которой нельзя сказать «цаца»!

Он начал влюбляться в эту. Пожалуй, в самолете начал — мысльо том, что у нее нежные и круглые колени, не давала ему покоя. Он видел этиколени, когда она выбралась из-под его машины, и потом рассматривала их, исудорожно прикрывала полами старушечьего пальто. В бассейне он увидел ее,мокрую и разгоряченную водой, в плотном черном купальнике, и еще в сауне, безвсякого купальника, и даже с некоторой насмешливой жалостью к себе пробежалпотом пять километров по парку — вверх и вниз.

Все из-за нее, будь она неладна!..

Ему нравилось, как она говорит, ему нравилось, как онасмотрит, ему нравилось, что она даже не пытается с ним кокетничать.

Ему понравилось, как она маленькими глотками пила пиво и всебросала хлеб воробьям и шикала на толстых голубей, а потом ни с того ни с сегорассказала историю о том, что ее отец подобрал на дороге бездомную собаку —щенка, — а собака выросла и оказалась волкодавом. Теперь волкодав от отца ни нашаг не отходит, смотрит в глаза и вообще ведет себя, как будто он не волкодав,а хомяк.

Она так и сказала — хомяк.

И после двух поцелуев ее как ветром сдуло, а он не спалпочти всю ночь, а когда уснул, ему снились потрясающе непристойные сны, какбудто последние три года он прослужил матросом на корабле, а корабль ни разу незаходил в порт!

Только увидев ее пунцовые щеки и гордые слезы, он, кажется,понял, почему она сбежала.

Варвара пискнула у его уха, хотела что-то сказать, но Ивантвердо решил, что не даст ей сказать ни слова — иначе он потом с ней неразберется!

Он перевел дух и опять поцеловал ее, и когда она вдруготпустила его майку и обняла за шею, он понял — правильно, что не дал ейговорить.

Через некоторое время стало понятно, что больше стоять увходной двери никак нельзя и даже некоторым образом опасно для здоровья.

Варвара тяжело дышала, и ему показалось, что она соображаетуже достаточно плохо, и можно попробовать завлечь ее в спальню.

Он снял с нее сапоги. Она таращилась на него, как назаморское чудо, и стискивала ладошки. Он разжал ее ладошку и поцеловал.

— Ну что?

— Я тебя боюсь, — пробормотала она, и зубы у нее отчетливозастучали.

— Правильно, — сказал он с удовольствием, — все совершенноправильно, душа моя!

— Не правильно.

Но ему некогда было выяснять, правильно или не правильно!

Крепко держа ее за руку, чтобы опять не сбежала, он довел еедо своей спальни и вытряхнул из нелепых одежек. Без них она оказалась такхороша — он и забыл, как она хороша! — что пришлось некоторое время постоять,старательно контролируя каждый вдох и выдох. Она немедленно прикрыласьпокрывалом, стащив его с кровати, и хорошо, что прикрылась, он смог перевестидух.

Он содрал с себя майку и джинсы и наконец-то прижался к ней,как ему хотелось, как он давно мечтал, как ему снилось в непристойных снах,после которых он чувствовал себя разбитым и думать ни о чем не мог, только отом, как все будет.

Он уговаривал себя не спешить. Разве можно спешить сженщиной, которая в панике прикрылась покрывалом и стояла возле постели, крепкозажмурившись, как будто это была не постель, а эшафот? И поначалу у него дажеполучалось не спешить, и он с удовольствием и первобытной радостью гладил иузнавал ее, но потом… потом оказалось, что никакие уговоры не помогают.

Что-то с ним случилось. Он понятия не имел, как это назвать,но знал только одно — если он сейчас же, сию же минуту не получит ее, всюцеликом, с ее зажмуренными глазами, шелковой кожей, крепкой грудью и дажесиняком на скуле, вместе со всеми ее мыслями, и страхами, и попытками убежать,от него ничего не останется, кроме кучки холодного перегоревшего пепла.

Всей кожей, с головы до ног, он чувствовал, что живет,дышит, двигается, что он принадлежит этой секунде и этой женщине, и это самоелучшее, что могло случиться с ним, и оно случилось, и еще чуть-чуть, совсемчуть-чуть, и тянуть уже нет сил, но он же должен был не спешить!..

Варвара вдруг открыла глаза и стиснула его изо всех сил,делая ему больно, и он был рад, что она так стискивает его, что он станетпадать не один, и она упадет рядом с ним.

Кровь молотила в ушах, во рту было сухо и горячо, а лоб,наоборот, оказался совсем мокрым. Он вытер его о подушку и некоторое времяполежал, стараясь не слишком сопеть. Не сопеть было невозможно.

Варвару было совсем не слышно, как будто она умерла. Иванпокосился на нее, чтобы убедиться, что она жива и на месте.

— Привет, — сказала она, не открывая глаз. Почувствовала,что он на нее смотрит.

— Привет, — ответил он и улыбнулся.

Говорить больше не было сил, и они перестали говорить.

Вечернее солнце, еще не до конца убравшееся за дома, плавилостену, которая как будто исходила струйками чистого золота, и оно стекало, икапало, и пропадало, и Иван понял, что начал засыпать.

Спать было никак нельзя.

Он перевернулся на спину, решительно протянул руку и прижалВарвару к своему боку. Она прижалась и задышала ему в подмышку. Было щекотно,но он терпел.