Земляничная тату - Лорен Хендерсон

На полу рядом со мной неподвижно лежал Джон Толбой. Одной рукой он прикрывал глаза. Прошла, казалось, вечность, прежде чем другая рука болезненно зашарила по груди, два пальца торчали под немыслимым углом. Что-то с глухим стуком упало на пол. Деревянная ручка удавки откатилась в сторону, следом соскользнул провод, точно отвязавшаяся от марионетки нить.

У Ким перехватило дыхание, когда она поняла, что это такое. Они с Лексом не сдвинулись с места – лишь сильнее вжались в дверной косяк. Я тоже словно окаменела. Казалось, что если не подняться прямо сейчас, то я навсегда останусь в этом скрюченном состоянии. Каким-то чудом, ухватившись за картотечный ящик, я умудрилась встать на ноги. Изо рта вырывалось судорожное дыхание. Каждый вдох отдавался нестерпимой болью. Наверное, на горле останутся жуткие синяки.

– Ни хрена себе… – медленно сказал Лекс. – Так не бывает…

Мне не впервые пришлось бороться с человеком, который пытался меня убить. Но прежде гнев подавлял все сдерживающие импульсы, и я дралась остервенело, не думая, какую боль причиняю противнику. Но в этот раз все было иначе. Никогда не испытывала такой непонятной, невероятной опустошенности. Я чувствовала себя так, словно с меня живьем содрали кожу.

Не обращая внимание на боль, я подняла голову и посмотрела на Ким. Они с Лексом отделились друг от друга, медленно, плавно, будто во сне. Словно в трансе Ким одернула юбку, глаза ее были устремлены на отца. Рука Джона, из которой выпала удавка, неподвижно лежала у него на груди, сломанные, уже чуть припухшие, пальцы топорщились в неясном жесте.

– Папа, – проговорила Ким бесцветно.

Джон не ответил. Я видела, как поднимается и опадает его грудь. Но в остальном он был неподвижен – точно сломалась машина, приводившая его в действие.

Ким перевела взгляд на меня. Я собралась с духом, готовясь принять ее выбор. Я напоминала себе перевернутое ведро – так же пусто внутри: ни чувств, ни мыслей, ничего. Пальцы вцепились в картотечный шкаф. К шкафчику была прислонена одна из картин Дона, так самая, что кружилась перед моими глазами, когда рука Джона перекрыла доступ воздуха. Я медленно наклонилась и внимательно посмотрела на большую красную стрелку, указывающую на женский зад. Сквозь ярко-алую краску проступали линейки обычного листа из школьной тетради. Поверх алой краски черным маркером было написано «ПРОЧТИ МЕНЯ». Я подцепила бумажку ногтем. Листок поддался легко, под ним было что-то написано. Я выпрямилась, и тут снова раздался голос Ким.

– Твоя шея, – сказала она сдавленно. – Твоя бедная шея… о, Сэм…

В мгновение ока она оказалась рядом, обхватив меня руками. Я привалилась к ней с благодарностью, какой и не ведала в себе. Ким с готовностью приняла на себя тяжесть моего тела, из которого улетучились последние силы. Рука ее ласково легла мне на затылок. Мои глаза закрылись, и я поняла, что рыдаю, припав к плечу Ким. Каждый всхлип отдавался в голове маленьким ядерным взрывом. Но остановиться я не могла: плакала и плакала, пока комната не заполнилась людьми. Пока Джон Толбой не зашевелился, словно оживший труп. По щекам его струилась кровь. Он упрямо отгораживался от мира, отказываясь отвечать на вопросы.

– Белый человек украл наше наследие! Верно говорю вам, люди! Позвольте рассказать вам, как Исав за кусок мяса…

– Голубые – свиньи! Голубые – свиньи!

Первый парень осекся и гневно взглянул на второго. Предполагалось, что они действуют заодно, но, похоже, не сумели договориться. Казалось, малый, сдвинувшийся на почве голубых, запрещал коллеге поминать всуе Библию. А, может, он просто завидовал прикиду соседа: френч военного покроя из красного шелка, перехваченный на поясе широким поясом с бахромой из золотистой парчи; из-под алого френча выглядывают голубые шелковые бриджи. На голове у Мясного Парня красовалась маленькая красная шляпка без полей, сдвинутая под соблазнительным углом. Я могла бы подумать, что «антиголубой» решил попенять «мясному» за столь женственное одеяние, но он и сам был одет вполне под стать – в костюм манхэттенского байкера-гомика: с ног до головы затянут в черную кожу, щедро усыпанную золотыми заклепками, во лбу сияет подобие диадемы. Словом, они друг друга стоили.

«Мясной» парень поправил шляпку и вновь завел свое:

– Исав за кусок мяса…

– Лесбиянки – свиньи! – заорал второй голосом, надтреснутым от переизбытка веры. – Лесбиянки – свиньи!

– Правда, парни Фаррахана[41]– прелесть? – спросила вполголоса Ким.

– Они всегда столь непоследовательны? – спросила я. – И почему он говорит «голубые», но не говорит «розовые»? Было бы логично.

Стоявший рядом парень неодобрительно зашикал. Посреди Таймс-сквер собралась лишь горстка зрителей, и большинство относилось к беззастенчивым любителям китча, как, впрочем, и мы сами. Просто повезло, что мы оказались рядом с типом, который всерьез воспринимал происходящее.

– Братья и сестры! – кричал «мясной» человек, перебивая «антиголубого», голос которого все больше походил на запиленную пластинку. – Слушайте меня! ИСАВ ЗА КУСОК МЯСА…

Как раз в это мгновение мимо пронеслась полицейская машина с включенной сиреной, на время заглушив обоих. Похоже, нам не суждено было услышать правду об Исаве, но насколько я помнила, влип он из-за чечевичной похлебки. Но заключать пари с «мясным» парнем я не собиралась – у бедняги и без того выдался нервный день.

Я перевела взгляд на гигантские видеоэкраны, установленные на торце здания в дальнем конце Таймс-сквер. Там мелькала нескончаемая череда рекламных роликов кристально чистого качества. На самому верху здания балансировала огромная кофейная чашка, над которой витало неизменное облачко пара. Манхэттен – превосходная декорация для «Бегущего по лезвию бритвы», начиная от двух психов в нелепых одеждах и заканчивая чашкой в небе. По соседству с чашкой, на верхушке другого здания сновали оранжевые человечки, складываясь в рекламный слоган. В Нью-Йорке все двигалось слишком стремительно и так властно подхватывало тебя, что не оставалось времени опустить глаза и увидеть, сколь грязны здесь тротуары, в какие лохмотья одеты люди, какое, по сути, это презренное и убогое место – Манхэттен, несмотря на все его блестки, неоновые огни и знаменитые на весь мир мюзиклы.

Мы с Ким молча двинулись по Бродвею. На улицах было полно народу, всюду стоял шум и гам, а то, о чем нам хотелось поговорить, было слишком личным, чтобы переходить на крик. Даже идти рядом, не наталкиваясь на прохожих, непросто. У Коламбус-сёркл Бродвей расширялся. Обоняние подсказало, что мы подошли к Центральному парку: в воздухе висел густой запах лошадиного пота и навоза. На другой стороне площади стояли три конных экипажа со смирными лошадками. Животные застенчиво тянули голову к охапкам сена, словно перекусывали лишь от нечего делать. Один экипаж точно явился из сказки про Золушку. Белого цвета с небесно-голубой окантовкой. Даже два пластмассовых ведра с запасом лошадиного корма были того же небесно-голубого цвета. Хлопая крыльями, на края ведерок опустилась пара голубей.