Последние часы. Книга I. Золотая цепь - Кассандра Клэр

– Откровенно говоря, я до конца не понимаю, как относиться к вам, Эрондейлам, – вдруг произнес он. – Никогда прежде у чародеев не рождались дети. И я не могу не задавать себе вопрос: что с вами будет? Кем вы станете?

Он окинул пристальным взглядом сначала Джеймса, потом Люси. Некоторое время в комнате царила тишина; лишь огонь трещал в камине. Люси вспомнила демона на мосту, который сказал Джеймсу, что повинуется ему, человеку, в чьих жилах течет кровь демонов. Как и у нее. Рагнор пожал плечами.

– Будь что будет, – сказал он и ушел.

Люси бросилась к письменному столу, схватила бумажку с адресом и радостно улыбнулась. Томас и Джеймс ответили ей улыбками: лицо Томаса выражало надежду, лицо Джеймса – усталость. Мэтью так и стоял у камина, тупо уставившись на свой бокал.

Дверь открылась, в комнату вошли Уилл и Тесса.

Люси на мгновение испугалась, что они случайно услышали слова Рагнора Фелла насчет продажного мага и демонов, и быстро сунула бумажку в карман. Затем она взглянула на родителей внимательнее и забыла обо всем.

Это походило на осень в Идрисе. Они с Джеймсом играли в лесу, среди зеленых деревьев, в лощинах, поросших мхом и цветами, а на следующий день наступала практически неуловимая перемена в природе, и Люси понимала: пришла осень, завтра будут заморозки.

Лицо Томаса побелело, несмотря на загар; он попятился, сам не осознавая, что делает, наткнулся на Мэтью, и тот выронил шерри. Бокал ударился о пол и разбился на сотню мелких осколков.

С летом можно распроститься навсегда, подумала Люси. Пришла зима.

– Томас, прими наши соболезнования, – заговорила Тесса, протянув к нему руки. – Твои родители уже едут сюда. Барбара скончалась.

– Тахдиг[28] остыл. – Сона стояла на пороге дома, скрестив руки на груди, и грозно смотрела на своих детей. – Райза подала ужин два с лишним часа назад. Где вы были?

– Мы ходили в лазарет Института, – солгал Алистер, изобразив невинное выражение лица и широко распахнув глаза. Да, он был истинным сыном вспыльчивой персидской женщины. Хотя в карете Корделия постаралась пригладить волосы и юбки, она прекрасно сознавала, что выглядит кошмарно. – Мы подумали, что стоит принести больным цветы, продемонстрировать свое сочувствие членам лондонского высшего общества.

Выражение лица Соны немного смягчилось.

– Бедные больные дети, это просто ужасно, не могу думать о них без слез, – промолвила она, затем отступила и сделала Алистеру и Корделии знак войти. – Ну что ж, заходите. И не забудьте снять обувь, не то перепачкаете ковры!

Они быстро поужинали холодным тахдигом и хореш бадемжан[29]. К концу ужина Сона уже была уверена в том, что идея помогать в лазарете принадлежала ей.

– Ты хороший мальчик, Алистер-джун, – произнесла она, поднявшись из-за стола, и поцеловала волосы сына. – И ты тоже, Корделия. Но все же не следовало собирать цветы самой. Платье безнадежно испорчено. Столько грязи!

Она покачала головой.

– Ну и хорошо, – отозвалась Корделия. – Оно мне никогда не нравилось.

Сону, судя по ее лицу, уязвили эти слова.

– Когда мне было столько же лет, сколько тебе… – начала она.

Корделия знала, что будет дальше: им предстояло выслушать историю о том, как в ранней юности Сона во всем слушалась родителей, прилежно изучала все, что положено изучать Сумеречным охотникам, и всегда поддерживала свои вещи и одежду в безукоризненном состоянии.

Алистер швырнул салфетку на стол.

– У нашей Лейли усталый вид, – сказал он. – Помогать в лазарете – изматывающее занятие. Я провожу ее наверх.

После переезда в Лондон они поселились в трехэтажном доме, и верхний этаж был предоставлен в распоряжение Алистера и Корделии. Здесь располагались их спальни и небольшой кабинет. Окна с ромбовидными стеклами выходили на улицу, но сейчас из окон было видно лишь темное ночное небо над Кенсингтоном. Алистер остановился на площадке и прислонился к стене, оклеенной обоями с дамасским узором.

– Никогда больше не буду общаться с этими кошмарными людьми, и тебе запрещаю, – сурово произнес он.

Он вертел в пальцах одно из своих китайских копий, и наконечник в виде древесного листа поблескивал в свете лампы, горевшей в холле, на первом этаже. У Алистера имелась целая коллекция копий; некоторые из них были складными и умещались в карманах, другие были спрятаны в подкладке пальто или пиджака.

– А мне они нравятся, – сердито возразила Корделия. – Все они.

Она слышала, как мать что-то напевает у себя в комнате; когда-то, очень давно, сам Алистер неплохо пел и играл на фортепиано. Когда-то они были музыкальной семьей. Когда-то все в их жизни было иначе. Сегодняшний вечер напомнил Корделии о тех временах, когда она и ее брат были детьми и всем делились друг с другом, как это бывает с братьями и сестрами, растущими без друзей, среди взрослых. О временах до того, как Алистер отправился в школу и вернулся совсем другим, далеким и чужим.

– Вот как? – усмехнулся Алистер. – И кого же ты находишь таким приятным? Если тебе по душе Эрондейл, то могу тебя заверить: ради тебя он никогда не откажется от мисс Блэкторн. Если ты думаешь о Фэйрчайлде, запомни, что ради тебя он никогда не откажется от бутылки.

Корделия стиснула челюсти.

– Нравятся они тебе или нет, они пользуются влиянием в обществе. А мне хотелось бы думать, что тебя сейчас прежде всего волнует судьба нашего отца.

Алистер презрительно хмыкнул.

– И ты рассчитываешь спасти отца, стараясь понравиться людям?

– Я прекрасно понимаю, что тебя никогда не интересовало, нравишься ты людям или нет, но у меня на этот счет другое мнение.

Алистер вздрогнул и пристально, тревожно посмотрел на Корделию, но быстро взял себя в руки.

– Тебе следовало бы поменьше думать о том, как нравиться всем подряд, и побольше думать о том, как заставить людей оказаться перед тобой в долгу.

– Алистер…

Но она не успела договорить: раздался стук во входную дверь. Его было слышно во всем доме. Гость постучал три раза подряд, затем наступила тишина.

Выражение лица Алистера как-то странно изменилось.