Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Когда вдали возникли темные башни Мати — черточки туши на белом пергаменте, — поэт с трудом поверил глазам. Маати уже потерял счет дням. Он ехал то ли целую вечность, то ли едва начал путь. Он раскрыл капюшон, несмотря на жгучий мороз, и смотрел, как башни становятся толще и объемнее.

Переезда через реку Маати не заметил: мост наверняка превратился в обычный сугроб. И все же реку они пересекли, потому что вскоре попали в сам город. На заснеженных улицах дома казались короче. Другие упряжки тянули большие сани, заполненные коробками, рудой или снедью. Даже в суровую зиму в Мати кипела жизнь. Уличные торговцы привязывали к подошвам кожаными ремешками широкие сетки и так ступали по снегу. Слышались громкие разговоры, лаяли собаки, скрипели башенные цепи…

Этот город был совсем незнаком Маати, и все же в нем была некая красота, страшная и суровая. Жители города могут гордиться, что сумели устроить хорошую жизнь среди зимнего запустения.

Лишь покрытые патиной медные купола над кузнями остались без снега — огонь горнов не склонялся даже перед зимой.

По пути во дворец хая Мати проводник миновал бывший дом Ваунёги. Из снега торчали обломки стены. Маати даже почудилось, что на камнях осталась копоть. Мертвые тела давно убрали. Ваунёги, оставшиеся в живых, рассеялись по миру и поступят мудро, если больше никому не назовут свое истинное имя. Остов дома вызвал у Маати дрожь, почти не связанную с укусами мороза. Это сделал Ота-кво — или сделали по его приказу. Так было нужно, твердил себе Маати. Другого пути он не видел. И все же руины вызвали в нем тревогу.

Он вошел через снежную дверь в покои Господина вестей, знакомые ему с лета. Когда он снял верхний плащ и дал отвести себя в комнату, где слуги хая оговаривали время аудиенции, Пиюн Си, помощник Господина вестей, сразу принял позу приветствия.

— Как приятно, что вы вернулись! Хай говорил, что вы приедете. Но он ждал вас раньше.

Из его рта шел пар, хотя в комнате было тепло. За время пути представление Маати о тепле и холоде изменилось.

— Дорога была длиннее, чем я рассчитывал, — объяснил Маати.

— У высочайшего сейчас встречи, его нельзя беспокоить. Он послал нам указания касательно вашего жилья…

Маати ощутил укол разочарования. Наивно было ожидать, что Ота-кво выйдет ему навстречу, и все-таки именно на это он и надеялся.

— Мне подойдет все, что у вас есть, — сказал Маати.

— Не волнуйтесь, Пиюн-тя, — произнес женский голос сзади. — Я сама размещу гостя.

За эти месяцы Киян ничуть не изменилась. Ее волосы — черные с белыми прядями — были завязаны узлом, который выглядел слишком просто над узорными одеждами хайской жены. В ее улыбке не было ни ледяной вежливости, ни приторной радости придворных интриганов. Киян обняла поэта, и он почувствовал от ее волос аромат лавандового масла. Став женой хая, Киян все равно смотрелась бы уместнее на постоялом дворе или на рынке, где раньше торговалась с мясниками и зеленщиками.

Хотя, возможно, Маати только вообразил себе эту неизменность.

— Ты усталый, — сказала она и повела его по длинному пролету изношенных до гладкости гранитных ступеней. — Сколько ты провел в дороге?

— Я оставил дая-кво до Ночи Свечей, — ответил Маати.

— Ты до сих пор одет как поэт, — тихо сказала она.

Значит, знает.

— Дай-кво принял предложение Оты-кво. Меня оставили в числе поэтов, запретив появляться в бурых одеждах на церемониях. Еще мне нельзя жить в доме поэта и ни в коем случае нельзя намекать, что я говорю от имени дая-кво.

— А Семай?

— Думаю, Семаю пришла пара писем с упреками. Впрочем, худший удар я взял на себя. Так проще, да и я перенес это легче, чем в юности.

Двери в конце лестницы были открыты. Киян и Маати спустились под улицу и снег, и освещенный свечами ход показался почти жарким. Дыхание перестало рождать призраков.

— Мне жаль, — молвила Киян, которая шла впереди. — Несправедливо, что ты пострадал за правильный поступок.

— Я не пострадал, — возразил Маати. — Быть на хорошем счету у дая-кво не так-то весело. Со временем я все больше радуюсь своей опале.

Киян фыркнула от смеха.

Весь коридор сиял золотом. Высокая сводчатая арка была покрыта плиткой, отражающей свет, и тот висел в воздухе, как пыльца. Издали доносилось эхо музыки. И вдруг в мелодию вступили голоса — словно в воздухе зашептались боги. Маати замедлил шаг. Киян обернулась.

— Зимний хор, — объяснила она. И добавила тише, почти благоговейно: — В зимние месяцы многим нечего делать. И, пожалуй, в холоде и темноте музыка особенно нужна.

— Какая красота! Я знал о подземелье, но…

— Это совсем другой город, — сказала Киян. — Представь, как чувствую себя я! Пришлось управлять тем, о чем я и не подозревала.

Они двинулись дальше.

— Как он?

— В заботах. — Киян грустно улыбнулась. — Работает с утра до вечера, пока с ног не валится, и встает рано. Каждый день его ждут тысяча неотложных дел и тысяча формальностей, которые отбирают время. Это его раздражает. Вот и сейчас будет злиться, что не смог тебя встретить. Хорошо хоть я смогла. Пытаюсь как-то ему помочь. Слежу за тем, что важно для него лично, пока он защищает город от хаоса.

— Думаю, город и без него какое-то время продержится, по привычке, — заметил Маати.

— Управление отнимает все время, какое есть, — с отвращением сказала Киян.

Они прошли через широкие ворота в огромный подземный зал. Под потолком сияла белым светом тысяча фонарей. Мужчины, женщины и дети сновали по своим делам, и их голоса журчали, словно ручеек по камням.

Неподалеку пел нищий; лакированный ящик для подаяний стоял перед ним на каменном полу. Маати заметил повозку водовоза, потом еще одного торговца, который предлагал рис с рыбой в кульках из вощеной бумаги. Как настоящая улица, как огромная беседка с крышей из камня!

— Отвести тебя в покои? — спросила Киян. — Или сначала что-нибудь поешь? Посреди зимы мало свежего, но я нашла женщину, которая готовит замечательную ячменную похлебку.

— Вообще-то… нельзя ли сначала познакомиться с ребенком?

Улыбка Киян засияла собственным светом.

— Ты можешь вообразить мир, где я бы сказала «нельзя»?

Киян кивнула в сторону бокового хода и повела Маати на запад, еще глубже. Переход от общего пространства улиц к дворцовым коридорам оказался почти незаметным. Ворота были, да, но открытые. Кое-где стояли стражники. Вскоре Маати видел лишь слуг или рабов хая: они попали под хайский дворец. Киян остановилась у тонкой дубовой двери, открыла ее и жестом поманила за собой на лестницу.

Детская находилась высоко над подземным миром. В каменном очаге ревел огонь, а в окна светило настоящее солнце. Няня, девушка от силы шестнадцати зим, дремала на стуле, а ее подопечный гукал и пускал пузыри. Маати подошел к краю кроватки, и ребенок затих, уставился на него недоверчивыми глазами, а потом расплылся в широкой беззубой улыбке.