Атомные танкисты. Ядерная война СССР против НАТО - Владислав Морозов

Вообще этот наш марш был каким-то сплошным бесконечным петлянием среди плотной городской или полугородской застройки (иди пойми, чем у них тут деревня от города отличается). Обозначенный на наших картах, этот самый Ламмерсдорф был практически неразличим среди прочих деревень, городков и городишек. Одно– и двухэтажные игрушечного вида домики под черепичными крышами тянулись вдоль дорог непрерывной чередой, так что и не сразу было понятно, где какой населенный пункт. Я даже начал подозревать, что наши карты не совсем точны, но был не прав. Основные мосты и дороги на них были обозначены верно. Просто оказалось, что вокруг города Ахена имеет быть некая коммуна (забытое слово из другой эпохи, неожиданно всплывшее из небытия, и где – здесь, в ФРГ) Зиммерат, состоящая из большого количества (чуть ли не около сотни) мелких населенных пунктов (или, как здесь принято говорить, поселений), которые плавно переходят один в другой. А километрах в пятнадцати севернее того места, где мы сейчас ночевали, уже просматривались в сильную оптику шпили кирх и соборов того самого Ахена, входить в который нам почему-то было не приказано.

Едва проснувшись, я протер глаза и, натянув шлемофон, воткнул штекер радиогарнитуры в нужное гнездо, включив рацию. Традиционно Москва ночью ничего путного не передает, но уж если война началась всерьез – должен же быть по этому поводу какой-то экстренный выпуск новостей. Ведь если войны не могло быть потому, что не могло быть того, чего никогда не было, то это не значит, что ее не могло не быть, потому что всегда так бывает, что сначала чего-нибудь не бывает, а потом появляется. Или же война может идти, но может и не идти. Если же ее на самом деле нет, то на самом деле есть что-то другое, потому что не может так быть, чтобы совсем ничего не было, – ведь всегда так бывает, что дыма без огня не бывает. Это я применительно к обстоятельствам Николая Носова вспомнил. У нас в Аддис-Абебе в одном средней паршивости «отеле», который мы, то есть попавшие по воле судьбы и долгу службы в эту забытую богом дыру советские офицеры, промеж себя именовали «русской колонией», было совершенно нечего читать. Особенно когда тебя вызвали с фронта в столицу для приема и обкатки новой техники, а «Антеи» с этой самой техникой не могут вылететь из Союза по погодным условиям. И тогда сидишь и ждешь, поскольку делать тебе все равно нечего – день, два, три, один раз процесс растянулся даже на пять суток. Самое главное, что процесс этот был не шибко понятным и приятным. Чего стоило привезти в эту Эфиопию контингент «барбудос» при полном оснащении, так нет – сначала «Ан-22» везут из СССР (чуть ли не прямо из Нижнего Тагила) новенькие «Т-62», а ты их выгружаешь и отгоняешь к охраняемому забору, поскольку кубинские экипажи для них приплывут или прилетят только недели через три, не раньше…

Газеты нам туда привозили летчики (экипажи военных транспортников и «аэрофлотовцы»), да и то от случая к случаю и если не забывали. А всех книг там было – пятитомник избранных произведений В.И. Ленина в подарочном исполнении, «Как закалялась сталь» Н. Островского да почему-то еще, неизвестно с какого перепугу, «Незнайка на Луне» Н. Носова. Я неизменно предпочитал последнюю книжку (что всегда было поводом для пошлых шуток у коллег-сослуживцев) и за время той спецкомандировки выучил ее чуть ли не наизусть – очень полезные знания для офицера Советской армии. Вот выпрут со службы – пойду воспитателем в детский сад. И буду, как тот усатый нянь в одноименном кино…

В общем, я наконец поймал Москву, но ни хрена полезного, как и предполагал, не услышал.

«Маяк», похоже, как обычно, передавал музыку по заявкам радиослушателей, что-то из разряда «для тех, кто не спит».

И, едва я щелкнул тумблером, низкий голос Иосифа Кобзона проникновенно затянул у меня в наушниках:

Малая земля, кровавая заря, яростный десант, сердец литая твердь,

Малая земля, геройская земля, братство презиравших смерть…

Вот бывают же такие голоса и такие песни, от которых вдруг возникает зуд в пятках и сразу хочется выкатить грудь колесом, застегнуть ворот и пройти церемониальным маршем. Инстинктивно. И это был именно тот случай. А Кобзон между тем продолжал:

Малая земля, гвардейская семья, южная звезда надежды и любви,

Малая земля, росистая земля, бой во имя всей земли…

Блин, кто бы мог подумать… Пока Ильич (естественно, последний, который Леонид, а не тот единственный и неповторимый, что в Мавзолее лежит) был жив, эту песню по радио гоняли чуть ли не ежедневно, а с того момента, как он преставился, ею не то чтобы особо баловали радиослушателей. И вот – на тебе, привет из светлого вчера… Фигня какая-то…

Дослушав следующий куплет, про честь, кровь, невозможность отступления и вторую мать, я выключил рацию. И вовремя.

Крышка моего командирского люка открылась, и в нее снаружи всунулась из темноты всклокоченная голова, торчащая в широком вороте маскхалата. Лицо я плохо различил в тусклом свете освещавшей боевое отделение синеватой лампочки.

– Кто здесь? – спросил я шепотом. Почти «Мать» Алексея Максимовича, диалог Павла Власова с дверью, мать его ети…

– Это я, товарищ майор, лейтенант Тетявкин, – представилась голова. – Вы уже не спите?

– Не сплю. И чего тебе надобно, старче? – поинтересовался я, не очень понимая, за каким это ко мне в такой час приперся наш героический авианаводчик.

– Меня капитан Шестаков к вам послал, товарищ майор…

– А что такое?

– Похоже, ЧП у нас.

– Какое еще ЧП? – не понял я, по ходу уловив, что прикомандированный лейтенант уже отождествляет себя с нашей воинской частью. Похвально, если вдуматься…

– Да я сам не в курсе, товарищ майор. Он сказал, что лично вам доложит…

Вот блин горелый… Ладно, лично так лично…

– Умыться у тебя есть чем? – спросил я у него шепотом, выбираясь из люка и снимая воняющий потом танкошлем.

Вокруг было темно и тихо. Личный состав по большей части, похоже, спал. Только впереди, там, где дорогу перекрывала БМП и стоял пост, мелькал слабый свет фонарика и пара голосов негромко трепались о чем-то. Впереди, у линии горизонта, где-то в районе Ахена взлетела в небо осветительная ракета. Потом стороной в том же направлении прошел почти не различимый в темноте вертолет. Судя по звуку – наш «Ми-8». В общем, ничего похожего на ЧП я вокруг пока не узрел.

Спустившись с брони, я пошел вслед за Тетявкиным. Возле своей радиомашины он достал откуда-то между колес ведро с водой и жестяную кружку. Я умыл лицо, пополоскал рот и сразу стал соображать чуть лучше.

– Так, – сказал я. – Ну и где Шестаков?

– За мной, товарищ майор…

Шестаков обнаружился у своей «БМП-1К» № 413. Он сидел на броне и явно дремал. Радионаушники, провод от которых тянулся в открытый люк, и полевая фуражка лежали рядом.

– Так, – тихо сказал я, подходя. – Что случилось? Тут мне лейтенант про какое-то ЧП докладывал? Он ничего не перепутал?