Круг замкнулся - Наташа Кокорева

– Я смог только облегчить ей боль, остановить кровотечение, но я не могу спасти ее, – Стел покачивался из стороны в сторону и не убирал руки с горячечного лба.

– Она уйдет на запад до заката, она уже шагнула за грань. И спасти ее – вернуть из-за грани – можно, но это все равно что оживить сейчас Стрелка. Быть может, круг силы из трех ведуний и смог бы.

– Но этого делать нельзя, – кивнул Стел.

– Нельзя.

– Помоги мне, – он наконец убрал руку со лба Рани.

– Я же только что сказала, что…

– Я сделаю носилки – помоги мне донести ее до плота, я не смогу один, а оставаться здесь тоже нельзя.

– До плота? Где твой шалаш?

– У излучины реки, на том берегу, под огромной ивой.

– Я знаю это место, – несколько раз задумчиво кивнула Ласка, покусывая губу.

Она замолчала. Потом поднялась, насухо вытерла лицо тыльными сторонами ладоней и поставила руки на пояс:

– Чего сидишь? Делай носилки.

До заката Рани не умерла.

Стел переправился к иве, устроил ее на мягкую лежанку из сухой травы, хвои, одеял и плащей, развел костер. При мыслях о еде подступала дурнота, но Стел все же вскипятил котелок воды, заварил трав от жара, развел в кашицу золу и лекарский порошок, обработал рану – смысла мало, но нужно же было делать хоть что-то?

Рани не приходила в себя – отвар остыл, костер подернулся пеплом, угас. Подбросив пару веток из вчерашних запасов, Стел сел на землю, у изголовья, положил левую руку на лоб Рани, а правую – на здоровое плечо. Ни мазь по лучшим рецептам городских магов, ни травки лесной ведуньи не помогли: все так же горела кожа, боль душным ореолом все так же висела вокруг.

В горло не лезла даже простая вода. Мир крошился осколками сквозь пелену слез. Забился нос, онемели от неудобной позы ноги, ладони жгло. Дрова кончались, но ничто не заставило бы Стела отойти даже на шаг – пусть бы сам Сарим теперь явился. Сарим, который допустил такое. Куда он смотрел? Где он был, когда Рокот играл живыми людьми? Явился бы теперь Сарим – Стел даже не посмотрел бы в его сторону! И от Рани бы не отошел, пусть прямо сейчас Теплый мир поглотили бы Вечные сумерки.

Из-за облака вышла луна. Кособокая, обгрызенная с края, изрытая плешинами, размытая дымкой. Дышать стало легче – на самую капельку легче. Будто было в этой луне что-то такое… постоянное. Незыблемое. Люди могут рождаться и проливать кровь, смеяться, плакать, благословлять и проклинать, молиться и отрекаться от бога, а луна – будет. Такая же изменчивая и неизменная, как и тысячи лет назад. Когда Лес покрывал весь мир. Когда Мир был Лесом, а Лес – Миром. Тогда по темному небу все так же катилась луна. Росла и худела, кособочилась и круглела, пропадала на пару ночей и появлялась вновь. Еще не было человеческих глаз, чтобы видеть луну, а она уже была. И когда матушка носила маленького Стела по двору на руках, спасаясь от бессонницы, над ними виднелся кусочек неба, а на небе светилась луна. Идеи, смыслы и решения, события, люди, разочарования, огорчения, радости – все то, что Стел успел нацеплять за жизнь, – все осыпалось прахом под одноглазым взглядом луны. Взглядом, не умеющим врать. Взглядом, обнажающим душу, растворяющим ложь. И оставался только маленький мальчик на руках матушки. Он смотрел вверх, запрокинув голову, и понимал, что, как далеко ни ушел бы от дома, как много людей ни узнал бы, сколько истин бы ни постиг – он навсегда останется все тем же мальчиком. Глупые поиски себя – действительно глупые, потому что в такие мгновения понимаешь, что ты у себя всегда был, есть и будешь. Иногда забываешь себя, теряешь, слепнешь, боишься. Но ты есть. Всегда. И это единственное, что у тебя воистину есть.

– Там… в сумке… – сквозь пелену и звон тишины пробился хрип.

Стел пошевелился, с трудом выходя из леденящего оцепенения, и вдруг осознал – сердце забилось в горле, обожгло.

– Рани! – изо всех сил он постарался не дернуться, не потревожить ее, не напугать, и потому добавил шепотом: – Ты жива? Хвала Сариму, ты жива!

– В сумке… возьми, – прохрипела она – и на губах выступила кровь.

Стел повернул ее голову набок, чтобы не захлебнулась, отер платком. Отсветы догоревшего костра отражались в мутных глазах, и сквозь пелену безумия и бреда Стел увидел мольбу и немой укор. В сумке, она просила что-то посмотреть в сумке.

Перекинутая через здоровое плечо, маленькая сумка на длинной лямке все еще оставалась с ней. Дрожащими пальцами Стел далеко не сразу справился с путанными завязками и узлами, рванул тесемки с хрустом и вывалил содержимое на землю. Пара старых сухарей, коробочка для табака с выгравированными мечом и солнцем, обломанный гребень… что же? что же тут нужно найти?

В лунном свете блеснула голубой спиралью тонкая вязь рун по изящному раструбу.

Три ключа валялись в сухой траве, посреди хлама, выпавшего из сумочки.

– Ты все-таки сделала это? – Стел зажал ладонями пылающие щеки и посмотрел в ее мутные глаза.

В ответ она лишь коротко кашлянула.

Он взглянул на ключи, потом на Рани, опять на ключи и опять на Рани. Горло сдавил острый приступ боли.

Как же хотелось обменять эти три проклятые трубочки серебра на ее жизнь! Какими мелкими и неважными вмиг оказались все минувшие тревоги: и заговор Мерга, и невозможность возвращения домой, и изгнание из отряда, и даже угроза смерти целой деревни незнакомых чужаков.

– Так лучше, – прошептала она.

– Не говори так! Не говори, что так лучше! – опомнился Стел, сел рядом, положил ее голову себе на колени, коснулся горячечного лба. – Ты поправишься, вот увидишь, мы вытащим тебя, ты только борись, только держись, слышишь?

Рани молчала. Дышала рвано, неслышно – да почти не дышала, только обжигала кожу даже через ткань.

– Ты… помни… – она захлебнулась кровью, и Стел помог ей сплюнуть, вытер пересмякшие губы платком, но она упрямо договорила: – Это я сама… пошла.

– Я привел тебя сюда, я виноват во всем этом.

– Я так хотела, – беззвучно пробормотала она.

– Я люблю тебя, – так же беззвучно прошептал Стел.

И какой-то частью сердца в это поверил. Никто и никогда не слышал от него таких слов.

И теперь не услышал – Рани вновь провалилась в небытие. Стел поднял слепые глаза на изгрызенную луну.

И начал молиться.

– Сарим, прости…

В висках пульсировала боль.

Белянка проснулась и боялась пошевелиться. Боялась открыть глаза. Она даже не была уверена, что вообще спала. Тяжелое забытье раскрошило воспоминания в прах, залило непроглядной чернотой прошлое и переломало каждую косточку. Ныло все тело, а в груди леденела пустота.

И имя этой пустоте было – Стрелок.