Лягушки - Мо Янь

Наверняка в полицию сообщили эти двое охранников, потому что, когда, завывая сиреной, примчалась полицейская машина, подошли лишь они вдвоем и рассказали, что произошло. Трое полицейских подошли ко мне и стали расспрашивать. Лица у всех такие молодые, желтые зубы выдают земляков – уроженцев дунбэйского Гаоми. В носу защипало, из глаз брызнули слезы. И я принялся жалобно причитать, как обиженный ребенок, увидевший родителей. Из троих полицейских всерьез прислушивался к моим словам лишь один, с бородавкой меж бровей, другие двое, задрав головы, пялились на рекламный щит. Дождавшись конца моих излияний, тот, что с бородавкой, сказал:

– Ну а как можно подтвердить, что все сказанное тобой – правда?

– Можете спросить того же Чэнь Би, – ответил я.

– Ты как себя чувствуешь? – поинтересовался другой полицейский повыше ростом, не отрывая глаз от рекламного щита. – Может, в больницу отвезти?

Я пошевелил ногами – вроде уже двигаются, глянул на раны на руках и ладонях – кровь уже не течет.

– Если это тебя не смущает, тогда поехали с нами в участок, составим протокол, – сказал тот, что с бородавкой. – А если не нужны лишние хлопоты, возвращайся домой и приводи себя в порядок.

– Неужели так можно, не определив, кто прав, кто виноват? – удивился я.

– Есть, конечно, и правые, и виноватые, дедуля, – начал тот, что с бородавкой, – но нам нужны доказательства, свидетели. Ты можешь сделать так, чтобы этот Чэнь Би, эти торговцы рыбой выступили в качестве свидетелей? Можешь поручиться, что эти две женщины и мальчишка не оговорят тебя в один голос? Этот паршивец – племянник Чжан Цюаня, настоящего бандита из бывшей деревни Дунфэнцунь. Как есть негодяй, но он еще ребенок, как с ним быть?

– Ладно, – согласился я, – на этом и порешим, будем считать, мне не повезло.

– На ошибках учатся, в таком солидном возрасте нужно поменьше шататься по улицам да совать нос куда не надо. Сиди дома, играй с внуками, наслаждайся радостями семейной жизни, разве плохо!

– Спасибо вам, зря только государственный бензин потратили, казенную машину гоняли, да и вам хлопот прибавил.

– Ты что, дед, смеешься над нами?

– Что вы, что вы, разве я посмею, я искренне говорю, абсолютно от души!

«Бородавка» с высоким повернулись, чтобы уйти, а третий, с квадратной физиономией и широким ртом, остался стоять не двигаясь и не отрывая глаз от рекламного щита.

– Поехали, брат Ван! – окликнул его «бородавка». – Увидел младенцев, так и ноги не ходят?

– Такие милые! – причмокнул губами большеротый. – Ну просто прелесть!

– Так давай, срочно женушке посев-то и произведи! – хмыкнул «бородавка».

– Да солончак она у меня, засевай не засевай, не вырастает ничего!

– Ты вместо того чтобы на жену грешить, сам пошел бы да проверился, – подал голос высокий. – Кто знает, может, у тебя семя пересушенное!

– Да разве бывает такое… – протянул большеротый.

Переговариваясь так, они сели в машину, а я остался под щитом. В душе царили подавленность и беспомощность. Поедь я вместе с ними в полицейский участок для составления протокола, что бы из этого могло выйти? А эти две тетки – раз уж они две из трех дочурок Чжан Цюаня, стало быть моя тетушка – их заклятый враг. Тогда до меня дошло также, почему этот мальчишка именно лягушкой напугал тетушку до полусмерти. Его подучили мать с теткой, чтобы таким образом отомстить за его бабку, хотя в ее смерти моя тетушка была неповинна. Но о какой справедливости можно говорить с такими людьми? Ладно, будем считать, что мне не повезло. Нет, это правитель небесный мне испытание устроил: выдержишь и обретешь покой. Я – человек великих устремлений, сейчас пишу пьесу, все эти случайные встречи и ощущения – первоклассный художественный материал. Великим людям и дано стать великими потому, что они могут вынести мучения, унижения, которые не под силу обычным людям, как, например, Хань Синь[106], которого заставили проползти между ног, как Конфуций, страдавший от голода в уделах Чэнь и Цай, как глотавший собственные испражнения Сунь Бинь…[107] Что мои незначительные мучения, что испытанные мной малые унижения по сравнению с деяниями этих совершенномудрых людей прошлых эпох? С этими мыслями, сенсей, я воспрянул душой, стало легче дышать, глаза просветлели, стали постепенно возвращаться силы. Поднимайся, Кэдоу, небо поставило перед тобой важную задачу, ты должен решительно принять все невзгоды, не надо роптать, не надо ни на кого досадовать.

Я встал, и хотя раны болели, живот сводило от голода, ноги подгибались, в глазах рябило, но решимости моей было уже не сломить. Сначала я подумал, что многие еще могут глазеть на меня, но на самом деле никто не смотрел, даже двое охранников у ворот Центра не обращали на меня внимания, и это подтверждало слова Ли Шоу. Подумав о нем, я вспомнил и о ребенке в животе у Чэнь Мэй, но в тот момент мои чувства были уже совсем иными, чем утром. Тогда я еще хотел во что бы то ни стало избавиться от этого ребенка, а теперь думал иначе. Стоило мне обернуться и глянуть на рекламный щит, как мысль заработала совершенно ясно и четко: я хочу этого ребенка! Мне он абсолютно необходим! Это же ниспосланное мне небесным правителем сокровище, и все мои трудности – для того, чтобы получить его.

Должен сказать, сенсей, что на этом рекламном щите были размещены сотни увеличенных фотографий младенцев. Одни улыбаются, другие плачут; кто закрыл глаза, кто прищурился; кто смотрит круглыми глазенками, кто прикрыл один глаз; одни смотрят вверх, другие прямо перед собой; кто-то протянул ручки, словно пытаясь что-то поймать; кто-то сжал кулачки, будто чем-то недоволен; у одних ручка засунута в рот, у других обе прижаты к ушкам; одни смеются с открытыми глазами, другие с закрытыми; кто-то плачет, открыв глаза, кто-то – зажмурившись; одни безволосые, другие с полной головкой черных волосиков; у одних волосики золотисто-рыжие, мягкие, у других – бархатистые, льняные, отливающие блеском; у кого-то личико в морщинах, как у старика, другие – толстощекие, с торчащими ушками, как поросята; одни белые, как вареные танъюани[108], другие – черные, как угольные шарики; одни надули губки, будто сердились, другие растянули ротик, словно в крике; кто-то словно ищет ртом сосок, кто-то закрыл рот и отвернулся, будто отказываясь сосать грудь; один высунул весь красный язычок, другой показывает лишь розовый кончик; у кого-то ямочки на обеих щеках, у кого-то только на одной; у одних веки с парой складок, у других лишь с одной; у одних головка кругленькая, арбузиком, у других – вытянутая, как зимняя тыква; у одних брови сомкнуты, как у мыслителя, у других взгляд вольный и брови взлетают, как у актера… В общем у каждого из этого сонма младенцев свое обличье и выражение, они безмерно трогательны, и каждый невероятно мил. Из надписи на щите я узнал, что это коллективная фотография детей, появившихся на свет за два года со дня открытия центра, демонстрация их успехов. Вот уж поистине великое дело, благородное, счастливое… Глубоко растроганный, я был весь в слезах, сенсей, я услышал самый священный зов, испытал самое прекрасное чувство в мире людей – горячую любовь к жизни, по сравнению с которой другая любовь вульгарна, низменна. Я почувствовал, сенсей, что моя душа прошла торжественный обряд крещения, ощутил, что наконец получил возможность искупить мои прошлые прегрешения вне зависимости от их причин и последствий, мне хотелось протянуть руки и принять этого младенца, ниспосланного мне небесами!