Любовь хорошей женщины - Элис Манро

На раскрашенной вручную карточке, сделанной в фотоателье, — трехлетний Джордж — смутно различимый белокурый карапуз, волочащий за ногу плюшевого мишку. Эйлса хотела убрать эту фотографию с глаз долой — она казалась ей чересчур «душещипательной», но решила: чем оставлять на обоях светлое пятно, пусть уж лучше висит. И никто ничего не сказал о ней, только миссис Шанц помолчала и произнесла то, что уже говорила когда-то, не слезливо, но с чуть удивленной благодарностью:

— Ах, милый Кристофер Робин!

Обычно мало кто обращал внимание на то, что говорит миссис Шанц.

На всех фотографиях Джордж сверкал, как новенький доллар. У него всегда сиял солнечный нимб над головой, если на ней не красовалась фуражка или корона. И даже там, где он был еще почти дитя, Джордж выглядел так, словно всегда знал: ему суждено стать остроумным, сметливым всеобщим любимцем. Из тех, с кем никогда не соскучишься, кто любого заставит смеяться до колик. Иногда над собой, но чаще всего — над другими. Глядя на него, Джилл вспоминает, как он пил и, похоже, совсем не пьянел и промышлял тем, что выслушивал, как пьяные собутыльники исповедовались ему в своих страхах, лжи, целомудрии или изменах, а потом превращал эти признания в насмешки или обидные прозвища, которым жертвы притворно радовались. Потому что за ним ходили толпы поклонников и приятелей, кто-то следовал за ним из опаски, а кто-то, наверное, просто потому, что, как о нем всегда говорили, рядом с ним жизнь била ключом. Где бы он ни появился, Джордж всегда становился центром внимания, и самый воздух вокруг него искрился куражом и весельем.

И с чего вдруг именно Джилл достался такой возлюбленный? Когда она встретила Джорджа, ей было девятнадцать, и до сих пор никто ею не интересовался. Она не понимала, чем привлекла его, и видела, что никто этого не понимает. Для многих сверстников она была загадкой, но загадкой довольно унылой. Девушка, вся жизнь которой посвящена занятиям на скрипке, не имевшая никаких других интересов.

Это было не совсем так. Свернувшись калачиком под своим ветхим лоскутным одеялом, она мечтала о возлюбленном. Но не об искрящемся фигляре вроде Джорджа. Она мечтала о ком-то теплом, похожем на мишку, или о музыканте лет на десять старше, уже прославленном и неудержимо страстном. У нее были оперные воззрения на любовь, хотя опера и не была ее излюбленным музыкальным жанром. А Джордж отпускал шуточки, занимаясь любовью, а кончив — гарцевал по комнате, как конь, издавая грубые и ребячливые звуки. От молниеносных соитий с ним она получала куда меньше удовольствия, чем когда ублажала себя сама, но это ее совсем не огорчало.

Ее ошеломляла стремительность событий. И ожидание счастья — благодарного счастья, когда ее разум постиг, что все происходит на самом деле. Ухаживания Джорджа, свадьба — все это сулило блестящее продолжение жизни. Ей открывались светлые чертоги, наполненные потрясающим, невиданным наслаждением. А потом, когда ничто не предвещало катастрофы, обрушилась бомба или налетел ураган, и прекрасное будущее исчезло. Взорвалось и пропало, оставив ее с чем была. Но кое-что она все-таки потеряла. И это кое-что ей никогда не принадлежало, она никогда не думала об этом как о своем реальном будущем, то был лишь набросок мечты.

Наконец-то она наелась. Ноги ноют от долгого стояния. Возле нее миссис Шанц. Она говорит:

— Вы знакомы с кем-то из здешних друзей Джорджа?

Она имела в виду молодежь, кучкующуюся в дверях гостиной. Пара симпатичных девушек, молодой человек в форме морского офицера, еще кто-то. Глядя на них, Джилл явственно понимает, что никому из них по-настоящему не жаль. Разве что Эйлсе, но у Эйлсы свои причины скорбеть. Никому на самом деле не жаль, что Джордж мертв. Даже той девушке, что прорыдала всю службу, да и сейчас у нее глаза на мокром месте. Сейчас эта девушка вспоминает, что любила Джорджа и что он любил ее, несмотря ни на что, — и не боится, что он опровергнет это. И никто из них не поинтересуется, услышав смех сгрудившихся вокруг Джорджа, над кем они смеются или что Джордж такого сказал им. Никто больше не станет увиваться за ним что есть сил или ломать голову, как привлечь его благосклонное внимание.

Ей в голову не приходит, что, останься Джордж в живых, он мог бы измениться, потому что не думала меняться сама.

— Нет, — говорит она без всякого энтузиазма, и миссис Шанц отвечает:

— Понимаю. Трудно заводить новые знакомства. На вашем месте я пошла бы и прилегла.

Джилл почти уверена, что уж она-то сказала бы: «Пошла бы и выпила». Но выбор тут невелик — только чай и кофе. Да и Джилл совсем не пьет. Зато чувствует алкоголь в чьем-то дыхании, и, кажется, это как раз дыхание миссис Шанц.

— Пойдите и лягте, — говорит миссис Шанц. — Все это очень тяжко. Я скажу Эйлсе. Давайте.

Миссис Шанц — маленькая женщина. У нее тонкие седые волосы, блестящие глаза, а лицо все в морщинках и веснушках. Каждую весну она проводит одна во Флориде. У нее водятся деньги. Дом, который они с мужем построили для себя позади дома Киркемов, — длинный, приземистый и ослепительно-белый, с закругленными углами, изобилующими стеклянными блоками. Доктор Шанц лет на двадцать — двадцать пять моложе жены — плотный, пышущий здоровьем мужчина приятной наружности с высоким гладким лбом и вьющейся шевелюрой. Детей у них нет. Говорят, что у нее дети имеются — от первого брака, но они никогда ее не навещают. Вообще, история такова: доктор Шанц в колледже дружил с ее сыном, и тот пригласил Шанца в гости. И он влюбился в мать своего друга, а она полюбила друга своего сына, последовал развод, и вот они женаты и живут в роскошном и замкнутом уединении.

Джилл действительно унюхала виски. Миссис Шанц не расстается с фляжкой, идя на сборища, которые — по ее словам — совершенно безнадежны. Выпивка не пробуждает в ней излишней веселости, язык у нее не заплетается, она не бузит и не лезет обниматься. На самом-то деле она постоянно подшофе, но никогда не «в стельку». У нее вошло в привычку потреблять алкоголь в разумных, ободряющих дозах, чтобы клетки мозга не размокали и не пересыхали. Единственное, что выдавало ее, — запах (относимый большинством жителей этого трезвого городка на счет лекарств, которые она принимает, или даже лечебных притирок для груди). Это, да еще, пожалуй, чересчур взвешенная речь — она словно бы расчищала пространство для каждого слова. Разумеется, миссис Шанц говорит такое, чего другие присутствующие здесь женщины не сказали бы. Она рассказывает о себе. Рассказывает, как ее регулярно по ошибке называют мамой ее мужа. Рассказывает, что большинство людей впадают в ступор, обнаружив свою оплошность, просто со стыда сгорают. Но некоторые женщины — официантки, наверное, — окидывают миссис Шанц довольно мерзким взглядом, который как будто говорит: «И зачем он тратит на тебя свою жизнь?»

А миссис Шанц просто отвечает им: «Я знаю, это несправедливо. Но жизнь несправедлива, и вам следует с этим смириться».

Этим вечером ей пришлось поискать укромное место, чтобы сделать добрый глоток. И в кухню, и даже в тесную кладовку позади нее в любое время может заглянуть какая-нибудь женщина. Миссис Шанц вынуждена ходить наверх в ванную, причем не слишком частить. Когда она наведывается туда под вечер, сразу после исчезновения Джилл, дверь ванной оказывается заперта. Миссис Шанц решает проскользнуть в одну из спален, раздумывая, которая может быть пуста, а в которой отдыхает Джилл. И тут из ванной доносится голос Джилл. Она говорит: «Минутку», или что-то вроде того. Что-то совсем обыкновенное, вот только голос у нее какой-то напряженный и испуганный.