Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс

Версия, изложенная Аденауэром, вполне отвечала требованиям политической корректности того времени, когда она стала достоянием гласности, но это, конечно, не доказывает ее аутентичности, скорее наоборот. Возможно, упомянутый Герлйнгер и писал что-то для британской администрации, но единственным подтверждением тому остается свидетельство Аденауэра; интересно, кстати, как он мог получить доступ к весьма секретным, разумеется, досье английских спецслужб, где должен был бы храниться «доклад Герлингера», если таковой существовал? Не лучше обстоит дело и с «интервью» Аденауэра. «Ньюс кроникл» действительно имела своего собственного корреспондента в Германии, он действительно написал серию статей о ситуации в британской зоне, но ни в одной из них, равно как и ни в одном сообщении Ассошиэйтед Пресс, нет ни малейшего намека на то, что такое интервью имело место. Опять-таки нам приходится верить на слово тому, что говорится на этот счет в мемуарах Аденауэра и его «авторизованной биографии».

Следует выслушать и другую сторону. Имеется, в частности, интересное свидетельство самого генерала Барраклоу, относящееся к 1959 году; он объяснил свое решение исключительно невозможностью найти общий язык с Аденауэром по практическим вопросам управления городским хозяйством. Бургомистр, по его словам, все время как бы умывал руки: мол, я делаю все, что в моих силах, если кому не нравится, это его проблемы. Такая позиция никак не устраивала оккупационные власти, причем отнюдь не только лично Барраклоу. В сентябре 1945 года Кёльн посетил глава оккупационной администрации всей зоны генерал Темп-лер; он был неприятно поражен, насколько Кёльн отстает в плане налаживания нормальной жизни от таких городов, как Дюссельдорф, Эссен или Дортмунд. Его высказывания по поводу тогдашней ситуации в городе, которым управлял наш герой, достаточно нелицеприятны: «Страшная разруха, не работают ни водопровод, ни канализация, нет ни освещения, ни продовольствия, повсюду вонь от разлагающихся трупов».

Вопрос только в том, кто, собственно, — Барраклоу или Темплер — принял само решение об увольнении некомпетентного хозяйственника. Темплер прямо из Кёльна заехал в штаб-квартиру Барраклоу, находившуюся в Дюссельдорфе. Что там говорилось, остается неясным. Есть, конечно, большая разница, было ли сказано: «Если старикан не справляется, выгоните его» или «Старикан не справляется, выгоните его». Барраклоу считал, что слово «если» было и что именно ему принадлежит инициатива по увольнению Аденауэра; Темплер всегда был убежден, что никакой условности в его словах не было, именно он дал твердое и недвусмысленное указание относительно необходимости смены бургомистра. Интересно, что никто из них не выражает сожаления по поводу тогдашних своих действий:

Остается вопрос, на который не отвечают ни Барраклоу, ни Темплер: если они были недовольны Аденауэром как хозяйственником, то почему в распоряжение об увольнении были включены пункты, ограничивающие свободу его передвижения и полностью запрещавшие ему какую-либо политическую деятельность? Думается, здесь сыграли роль ранее поступавшие сведения о его «политических интригах», а возможно, и более свежая информация на этот счет. Вполне возможно также, что Аденауэр действительно незадолго до разразившегося скандала пооткровенничал с английским или американским журналистом (возможно, это были те самые корреспонденты «Ньюс кроникл» и Ассошиэйтед Пресс, о которых он пишет), и эти откровения показались его собеседнику (или собеседникам) настолько возмутительными, что их содержание было решено довести до сведения не широкой публики, а, как говорится, компетентных органов. В конце концов любая критика оккупационных властей со стороны любого немца считалась криминалом, всякий уличенный в таком преступлении в принципе подлежал суду военного трибунала, так что можно сказать, что наш герой еще удивительно легко отделался.

Еще более удивительно то, что английские военные власти после столь жесткого начала довольно быстро дали задний ход. Акция Барраклоу вызвала неоднозначную реакцию не только со стороны некоторых офицеров в военной администрации Кёльна, но и в политическом управлении британской Контрольной комиссии в Берлине. Один из ведущих сотрудников управления, упоминавшийся выше подполковник Ноэль Аннан, только и смог вымолвить: «Боже мой, что они там натворили!» Последовала серия телефонных переговоров между Берлином, Любеком (где находилась центральная штаб-квартира оккупационной администрации британской зоны), Дюссельдорфом и Кёльном. В результате уже 11 октября Барраклоу (по рекомендации Контрольной комиссии) направил Аденауэру личное послание, в котором во изменение текста первоначального распоряжения ему разрешалось участие «в законной политической деятельности за пределами административного округа Кёльн». Через несколько дней, когда Гусей с амбулаторного режима перешла на положение лежачей больной и была помещена в госпиталь Гогенлинд, последовала еще одна уступка: военный комендант Кёльна, полковник Гамильтон, своей властью предоставил опальному экс-бургомистру право «три раза в неделю в пределах установленного времени» посещать супругу, о чем 15 октября информировал Барраклоу, который, судя по всему, молча согласился с фактической отменой одного из пунктов своего распоряжения.

В Рендорф началось настоящее паломничество британских эмиссаров из тех подразделений английской оккупационной администрации, которые занимались вопросами большой политики. Первым таким визитером стал капитан Майкл Томас — сын известного деятеля культуры веймарской Германии Феликса Холлендера, эмигрировавший из Германии после принятия антисемитских «Нюрнбергских законов» и с началом войны добровольцем вступивший в английскую армию (тогда он и решил взять псевдоним, сменив не только фамилию, но и имя, став из Ульриха Майклом). В 1945 году он был сотрудником разведывательного отдела при штабе Темплера и колесил по всей зоне в поисках подходящих политиков, на которых англичане могли бы сделать надежную ставку. Именно с этой целью он решил заехать в Кёльн и повидаться с его бургомистром, однако обнаружил только пустой кабинет. В комендатуре ему объяснили, что Аденауэр три дня назад как уволен со своего поста. Томас поспешил навестить изгнанника в его рендорфском прибежище. По его воспоминаниям, Аденауэр был все еще в состоянии шока от испытанного унижения. В ходе разговора для Томаса становилось все более очевидным, что Барраклоу допустил грубую политическую ошибку. Об этом он поспешил информировать Аннана. О реакции последнего мы уже упоминали. Она была естественной: в его глазах

Аденауэр был одним из потенциальных лидеров возрожденной Германии, о чем явно не подумали военные, которые считали, что период прямого правления оккупационных властей продлится еще неопределенно долгое время.

Аннан решил сам отправиться к Барраклоу, чтобы убедить его исправить ситуацию. Тот категорически заявил, что о восстановлении Аденауэра в должности бургомистра не может быть и речи. С этим Аннан согласился. Он не собирался спорить с генералом по поводу оценок компетентности своего протеже как хозяйственника, в этом качестве он его не интересовал, однако он решительно потребовал снять для него ограничения на передвижения и запрет на политическую деятельность. Как мы видели, это было сделано.

В начале декабря подполковник Аннан лично посетил Аденауэра в Рендорфе. Аннану тогда было двадцать восемь лет, его собеседнику — шестьдесят девять. Уже одно это придавало известное своеобразие их диалогу. Аннан вспоминал, что его приняли с какой-то печальной церемонностью, не было ни упреков, ни отчужденности, но присутствовало «нечто, что на дипломатическом языке называется осторожно-выжидательной позицией». Аденауэр начал с заявления, что если гость намерен обсуждать с ним политические вопросы, то им следует отправиться в Ункель, за пределы Кёльнского административного округа, только там они могут поговорить свободно. Аннан воспринял это как шутку, Аденауэр со всей серьезностью повторил свое предложение: иначе его могут привлечь к военно-полевому суду.