Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс

Мысли его все больше начали обращаться к проблемам политического будущего Германии, и все больше он концентрировался на попытках сыграть, как и раньше, на противоречиях между победителями. Он знал, что, когда в феврале 1945 года на Ялтинской конференции было решено предоставить зону оккупации Франции, то для нее выкроили несколько кусков из американской и английской зон. Знал он и то, что французы, в частности генерал де Голль, крайне недовольны незначительностью предоставленной им территории и хотят ее расширить: в ходе состоявшейся в июле 1945 года беседы между швейцарским консулом Вейсом и французским генералом Бийоттом последний недвусмысленно высказался за включение Аахена и Кёльна во французскую зону, и «дядя Тони» тут же сообщил об этом своему другу Аденауэру.

Тот воспринял это известие как сигнал к активным действиям. В период между августом и октябрем 1945 года Аденауэр имел по меньшей мере шесть тайных встреч с французскими эмиссарами — обычно в присутствии Вейса. Первая состоялась в Бад-Годесберге, ее участники (среди них была и супруга Аденауэра, Гусей) якобы просто откликнулись на приглашение швейцарского консула вместе поужинать. После этого место встреч было перенесено на территорию французской зоны. Во время одной из них, состоявшейся 1 сентября, Аденауэр, согласно донесению французского капитана Гуссо, позволил себе ряд уничижительных высказываний по адресу английских администраторов: они-де по уровню образования и общей компетентности сильно уступают своим предшественникам времен первой оккупации, так что, если можно было бы создать на территории Германии ряд небольших государств и включить в одно из таких государств Рейнланд, Рур и часть Вестфалии, то он, Аденауэр, был бы за то, чтобы это новое государство находилось под протекторатом Франции. Ясно, кого он имел в виду в качестве главы этого предполагаемого государства — разумеется, себя собственной персоной.

Вейс оформил эти идеи в виде специального меморандума, который он 22 сентября направил в Берн (текст этого меморандума скорее всего был написан самим Аденауэром). Там содержались следующие знаменательные строки: «После создания Рейнского государства из оставшихся частей (Германии) можно было бы организовать еще два государства… Каждое из трех государств должно было бы проводить свою собственную внешнюю политику и иметь свои собственные представительства за рубежом».

Как и можно было предположить, в политическом департаменте швейцарского МИДа пришли в ужас от подозрительной активности простого консульского чиновника, вознамерившегося втянуть нейтральную Швейцарию в дела великих держав. Из Берна Вейс получил строгое внушение, в котором, в частности, говорилось: «Мы не одобряем вашу инициативу в данном вопросе и предлагаем незамедлительно прекратить всякие попытки активного воздействия на позиции обеих сторон и всякие посреднические усилия в плане выработки ими согласованных (сепаратистских) вариантов».

Вейс явно превысил свои полномочия, за что и получил выговор. Но еще более опасную, даже бесшабашно-азартную игру вел в данном случае Аденауэр. Если бы англичанам стало известно об этих интригах, это означало бы конец его политической карьеры в британской зоне: никто не потерпел бы на ответственном посту бургомистра крупнейшего города человека, поддерживающего тайные и несанкционированные контакты с представителями другой оккупирующей державы. Эти контакты сами по себе свидетельствовали о явном ухудшении отношений между Аденауэром и британскими властями. Одна из конфликтных ситуаций была вызвана его отказом выполнить приказ о вырубке деревьев в кёльнском «зеленом поясе». Правда, согласно версии бывшего сотрудника английской администрации в Германии, лорда Аннана, которую тот изложил в интервью автору этой книги 6 октября 1998 года (незадолго до своей кончины), оппозицию бургомистра вызвало не само решение о заготовке древесины за счет внутригородских ресурсов, а запланированное применение этой древесины в качестве топлива; Аденауэр считал, что было бы более продуктивно использовать ее в качестве крепежа на шахтах региона. Трудно сказать, так ли это было на самом деле, во всяком случае, данный конфликт был далеко не единственным; британские власти были крайне недовольны медленными темпами расчисток развалин и почти полным отсутствием каких-либо мер по расселению возвращавшихся в город беженцев.

Английская разведка, судя по всему, так и не узнала о том флирте, который Аденауэр затеял с французами, но от нее не укрылся факт его вовлеченности в «политические интриги» внутри британской зоны. Имелись в виду прежде всего его контакты с немецкими политиками в Бонне, Бад-Годесберге и не в последнюю очередь в Кенигсвинтере, где группа, возглавляемая неким школьным учителем по фамилии Шверинг, уже активно вела подготовительную работу к созданию Христианско-демократической партии. До поры до времени оккупационные власти не вмешивались, но досье на Аденауэра пополнилось обвинением в незаконной деятельности, нарушающей распоряжение оккупационной власти: в зоне действовал строгий политический «карантин».

Таким образом, к моменту, когда 28 сентября в расположенную в Дюссельдорфе штаб-квартиру английской военной администрации области Северный Рейн поступил сигнал генерала Фергюсона, там уже сложилось вполне определенное, далеко не благоприятное мнение о личности доставшегося но наследству от американцев кёльнского бургомистра. Теперь налицо был благовидный предлог избавиться от него, инсценировав громкий политический скандал. Однако реакция главы администрации, бригадного генерала Барраклоу, была достаточно сдержанной. Хотелось бы особенно подчеркнуть этот факт, поскольку впоследствии апологеты Аденауэра превратили этого английского военачальника в нечто среднее между злодеем, по непонятным соображениям развернувшим личную вендетту против будущего канцлера ФРГ, и недоумком, слепо поверившим необоснованным наветам его политических соперников. Самую мягкую характеристику ему дает лорд Пакенхэм, бывший одно время главным лицом, определявшим английскую политику в Германии: «обычный службист, ничем не выдающийся ни в ту, ни в другую сторону».

Между тем Барраклоу, как бы его ни оценивать, отнюдь не был тупым солдафоном или политиканствующим самодуром; это был человек, с честью исполнивший свой воинский долг и по заслугам награжденный. Он начал службу простым солдатом во время Первой мировой войны, в 1918 году был награжден Военным крестом, продолжил карьеру кадрового военного в Ираке (где в 1920 году получил тяжелое ранение), а затем в Египте и Индии. В начале Второй мировой войны он командовал батальоном и стал одним из героев обороны Тобрука в 1941 году. Он пять раз был отмечен в приказах командования, получил Орден за доблестную службу и очередное тяжелое ранение. В конце войны он командовал бригадой и принимал участие в форсировании Рейна и развернувшемся затем наступлении в глубь Германии. Политикой он не интересовался, а если говорить об эмоциях, то, как и многие другие английские военнослужащие, особой любви он к немцам не испытывал, кем бы они там ни были.

Вместе с тем он чувствовал ответственность за тех, кто был под его началом, вне зависимости от того, шла ли речь о своих или чужих. Дисциплина — да, но и справедливость тоже — таков был его принцип. В этом отношении весьма характерны первые строки его ответа на присланную ему «телегу». «Я хорошо знаю доктора Аденауэра, — пишет он. — Я согласен с генералом Фергюсоном в том, что. Аденауэр действительно представляет собой личность, обладающую выдающимися способностями. Мне, однако, представляется весьма сомнительным, чтобы он в настоящее время мог оказывать вообще какое-либо — хорошее или дурное — влияние. Он производит впечатление человека усталого и пассивного, и, без сомнения, в нем уже нет того пыла, который произвел такое впечатление на генерала Фергюсона двадцать пять лет тому назад». Другими словами, главный тезис навета на Аденауэра — о том, что он политически опасен, — достаточно определенно дезавуируется.