Шестьдесят килограммов солнечного света - Халлгримур Хельгасон

сломали: все было чинно, благородно и спокойно. И тогда он понял, отчего те, кто по натуре был неистов, чувствовали необходимость оставить эту стоическую красоту. Но вот как такой надежный корабль мог разбиться в щепки на этих живописных скалах, он не мог взять в толк.

– По-моему, море всегда ведет себя одинаково безобразно, что здесь, что там, – сказала Мильда, лежа головой на подушке.

– Я просто переживаю из-за этого камня. Вдруг это какой-нибудь судьбоносец?

– В нем заключалась их удача, а они подарили его нам. Как говорят старики, до даров не докапываются[103]. Давай просто будем думать об этом камне хорошее. В нем заключена память о них.

И снова хреппоправитель подумал о том, какая удачная жена ему досталась, и почувствовал желание перекатиться к супруге и поцеловать ее, но решил не давать такого поцелуя, который потребовал бы от него еще и дальнейших действий.

Глава 33

Ураганные истории

Несмотря на то что наш фьорд был окружен высокими горами, в нем могли разыгрываться нешуточные бури, даже когда ветер дул с земли. Когда порывы ветра бросаются с горного хребта, крутизна увеличивает их скорость; они с утроенной силой обрушиваются на долину, а оттуда их вновь отбрасывает вверх, так что крутогорный фьорд превращается как бы в присоску наоборот: содержимое с большой силой высасывается из нее прочь. Когда в этих фьордах разыгрывалась буря, ветер мог унести в небеса что угодно: лодки, сараи и скотину.

Рассказывали, что одна баба-побродяжка вышла во время сильного урагана с хутора Дно Долины, который находится в самой глубине Сегюльфьорда, стала справлять нужду неподалеку от этого хутора, а когда собралась подняться с камней, нечаянно отпустила юбку, но успела ухватиться за подол, так что ветер забрался под юбку, и она в мгновение ока превратилась в воздушный шар. Баба тотчас поднялась на воздух, а приземлилась только в Лощине, через полминуты – а дотуда ходу три часа. Она сидела среди всего этого небесного грома словно пассажир самолета в более позднюю эпоху и держалась с достоинством, хотя и пролетела над всеми хуторами в долине с голым задом, а затем сильно поломала ребра, приземлившись на кровлю дома Кристмюнда.

Виновником этой посылки с небес посчитали одного из батраков Кристмюнда, потому что вечером накануне он очень усердно молил Бога послать ему женщину.

В эту осень во время сильного урагана легкая лодка Кристмюнда поднялась на воздух и приземлилась на другом берегу фьорда чуть выше дома на хуторе Следующий Обвал и так и стояла там почти не поломанная, когда к ней подошел Лауси со своим Гестом и начал нагружать ее булыжниками, скатившимися с горы во время камнепада. Это было величественное зрелище: шлюпка, плывущая по воздушным путям, смольно-черная на вечерне-голубом небосклоне, так что у присутствующих возникало ощущение, будто они сами живут на дне морском.

– Хороши дары Господни. Но раз уж он, родимый, занялся такими делами, то я бы предпочел новую лодку Кристмюнда, – прокомментировал Лауси, когда ветер ослабел, а они с Гестом положили в лодку несколько камней.

Гест все еще, по прошествии года, продолжал изучать этого своего нового отца и порой не мог понять, что тот говорит. У четы торговцев он рос при хорошем обращении, и там не было сомнений, что у вещей есть свое место, свое предназначение, своя цена. Каша – это каша, корабль – это корабль, Бог – это Бог, все эти вещи нельзя сваливать в одну и ту же бочку или один и тот же мешок – не валят же в одну кучу разные виды товаров. Таков был мир торговцев. Простой и понятный. Два килограмма сахара, три килограмма муки…

– Ты попросил у Бога, чтоб он подарил тебе лодку Кристмюнда?

– Нет, это я просто так выразился.

– А почему?

– Ну, потому что без этого жизнь будет совсем убогой. А у нас тут и так одна сплошная нищета.

– А лодка теперь твоя?

– Ох, нет, разве… но она здесь, у нас.

– А почему мы тогда наполняем ее камнями? Чтоб она обратно в Лощину не улетела?

– Ну, чтоб она дальше не портилась.

– Но ведь она не тебе принадлежит?

– Эх, но ведь мы – жители фьорда – поддерживаем друг друга.

– Не всегда: на собрании этим летом – не поддерживали.

– Нет-нет; но смотри: «поддерживать друг друга» может значить много всего. А в трудную минуту мы проявляем единодушие в делах.

– А это что?

– Это такая система натурального обмена; считается, что она пошла от Христа, и это, вероятно, самое хорошее, что от него вообще пошло. Почини лодку ближнего своего, если хочешь, чтоб он починил твою.

– Но почему у Кристмюнда три акулоловные лодки, а у тебя ни одной?

– Потому что Кристмюнд, он…

Старик зашел в тупик: Гест выбил из него все чувство юмора, и вдруг хуторянин заностальгировал по времени, когда мальчик неделями молчал. Но паренек явно пошел в Коппа и его семью: разумеется, потребовалось бы провести с ним в этой хижине тринадцать зим, чтоб выбить из него всю эту рафинею разносольскую. – А почему тогда ему дали имя в честь Христа?

О, ну, стало быть, он вроде бы не совсем без чувства юмора – или как? Нет, кажется, он этот вопрос всерьез задал.

– О нет, почему же, хо-хо.

– Но почему? Почему у него таких лодки три, а у тебя ни одной?

– Потому что… потому что для одних жизнь – в верхах, а для других – в стихах.

– Но стихи ведь вполне можно продавать, – отозвался Гест, следящий строгим взглядом за тем, как его приемный отец кладет в лодку богатого хуторянина булыжник. На последнем слове его голос надломился.

– Эх, не думаю.

– Но вот большой поэт из Фагюрэйри – он поместил кучу стихов в книгу и продал ее. Папа сказал, что он за нее выручил девяносто девять форелей.

Тут Лауси стало нехорошо.

– Папа?

– Да, папа Копп, Купакапа.

– А-а… ты его до сих пор зовешь папой.

– Да.

– Ну конечно. Это вполне естественно.

– Да.

– А как ты сказал – девяносто девять форелей?

– Да, если что-то стоит дорого, он всегда говорит: «Это стоит девяносто девять форелей». По-моему, ему забавно так говорить.

Эх, ну вот, вздохнул про себя старик и собрался что-то сказать, но не смог: в его органе речи лопнула струна. И сейчас он обвел взглядом землю и море, добежал глазами до самой ныне почившей Перстовой хижины в надежде, что эти развалины дадут ему силы, и да, может, удобренные порошей горы тоже смогут излечить его от сентиментальности. Затем он вытер глаза