Неприкаянный дом - Елена Чижова

Александра фыркает:

– Папочка, не смеши. В этом деле нашу маму не переплюнешь. А потом… Вы – последнее поколение, которое умеет своими руками. Мы – безрукие…

– А это пока петух не клюнул, – я бросаю реплику.

– Жареный? – Родион улыбается. – Моя матушка тоже так считает. Любимая идиома. Птичка-гриль как основной двигатель прогресса: успехи и поражения можно оценивать в жареных петухах.

– Между прочим, отлично действует, – Лисичка собирает тарелки, – помню, сдавала биохимию, так если б не петушок!..

– Биохимия – брр! – Родион передает грязные вилки. – Как гляну в твои учебники, дрожь пробирает…

– Уж твои-то, можно подумать, лучше! Эти, арабские… – ее пальчик рисует в воздухе замысловатую вязь.

– Дамы и господа, не спорьте, – Виталий держит стопку грязных тарелок. – Самые гнусные – мои. Вот уж голимый треп… Это – куда? На кухню?

– Давай, – дочь перехватывает.

– Не скажи… – девица, пожелавшая стать Маргаритой, ловит непослушную бретельку. – Треп-то треп, но системный: три пишем, пять в уме.

– Маргоша, дитя мое, ты нам льстишь. Политология – не наука. Вопрос взаимных договоренностей.

Я кошусь на своего бывшего. В этой компании его полевые исследования не прокатят.

– Ой, – Александра вскакивает, – папсик, у тебя же пустая рюмка. За Мусика выпили, теперь – за тебя.

– Уважаемый Владислав Арнольдович, – Родион встает, слегка сгибаясь над столом. В этой комнате слишком мало места, чтобы тостующий мог расположиться непринужденно. – Александра может гордиться своим отцом, замечательным человеком и историком, которому очень многим обязана. Поздравляем от души!

– Папсик, ты у меня самый-самый!..

Тостуемый приглаживает волосы:

– Разрешите, так сказать, в порядке алаверды… Дорогая Саша! Молодость, в которую ты вступаешь, замечательное время, когда человек выбирает поприще: подчеркиваю, не специальность или профессию, – он обводит взглядом присутствующих, – а именно поприще. На котором лет через тридцать каждому из вас придется отчитываться. В первую очередь перед самим собой. Что сделано? Что еще предстоит? Конечно, – свободной рукой вытирает лоб, – в любом случае вас не минуют разочарования, но если на финишной прямой вы ответите себе: в главном я все-таки не ошибся, – значит, ваш выбор был правильным. За это я и предлагаю выпить.

Я ловлю ее взгляд: растерянный, словно отец допустил бестактность. Я-то вижу, как они за это выпили, все, даже маленькая Лисичка. Эти дети, которым он вздумал давать наставления, смотрят на него насмешливо. А как же иначе можно смотреть на лузера, который обращается к ним с пустыми пафосными словами?..

Я смотрю на разоренный стол. На столе наш вечный бедлам. Остатки советских салатов. В Европе их давно бы убрали, но здесь, у нас, всегда найдутся опоздавшие. Например, отец именинницы. И еще кто-то, для кого она оставила пустую тарелку.

В новогодний бедлам, как в обрыв на крутом вираже,

Все еще только входят, а свечи погасли уже,

И лежит в сельдерее, убитый злодейским ножом…

Они, дети разных профессий, стоят, слегка нависая над столом, на котором он, интеллигент прошедшего времени, лежит на огромном блюде. Не рыбина, о которой говорил наш гость-таможенник. Никакая не рыбина, обглоданная гномами или троллями. Просто-напросто законченный лузер. Поросенок с бумажною розой, покойник-пижон…

– Хотелось бы знать, что именно вы называете поприщем? Так, в порядке уточнения терминов, – Родион сводит руки на груди. Как новый Наполеон.

– Поприщем… – лузер обтирает рот. Смятая салфетка похожа на розу. Белое бумажное украшение, которое он вынул изо рта, – я называю основную жизненную стезю.

– Смелое определение, – Виталий прищуривается. – Если бы вы могли объяснить: что это значит? – уголок рта дублирует вопросительную интонацию. – В наших краях жизненная стезя – функция ситуативная.

– Иными словами, – оппонент вычленяет суть высказывания, – надо приспосабливаться. Сегодня вы, к примеру, филолог, а завтра, положим, экономист?

– Вне всяких сомнений. И отечественная история это доказала. Возьмите девяностые. Выплыли те, кто сохранил умение приспосабливаться. Остальные остались за бортом. Лично мне это кажется закономерным. Специальность – не поприще, а один из способов взаимодействия с миром, – он оглядывает аудиторию. – Точнее, противоборства. С тем, что вы называете словом «мир».

– Называю?

– Мир – понятие неоднородное. Существуют разные миры: крестьянина, топ-менеджера, рабочего, офисного клерка, – в современном социуме они не пересекаются. Как планеты. Каждая движется по своей орбите. Вот, например, вы: знакомо ли вам слово руккола ?

Отец именинницы смотрит растерянно.

Александра вспыхивает, ловит взгляд отца:

– Руккола – это просто трава. Вроде петрушки.

– Извините, – ее отец поджимает губы. – При чем здесь трава? Что-то я не понял вашего вопроса.

– А между тем вопрос очень простой: может ли человек сделать выбор? По себе и для себя.

– Руккола… – он бормочет. – Глупость какая-то… Что касается орбит, тут вы, возможно, и правы. В условиях относительной стабильности эти миры не пересекаются. Но в том-то и дело! В нашей стране такие передышки долго не длятся. Вспомните – у Толстого. Кто мог представить, чтобы Пьер, завсегдатай салона мадам Шерер, сошелся с Платоном Каратаевым? Мало того, вел с ним содержательные беседы?..

– Ну, во-первых, – Родион возражает, – при чем здесь история? А во-вторых, раз уж разговор зашел о литературе… Как-никак по моей специальности.

Оппонент кивает. Если вынести за скобки эту неприятную рукколу , нынешнее застолье – приятный сюрприз. Дочь собрала весьма интеллектуальную компанию. Достойных собеседников, к уровню которых ему нет нужды приспосабливаться…

Родион одергивает манжеты:

– Надеюсь, в этой аудитории мне не придется доказывать, что образ Каратаева, взятый в исторической перспективе, объективно сыграл роковую роль. Не Онегин и Печорин, лишние люди, не наивный позитивист Базаров… Именно округлый Каратаев, конечно, при посредстве мягкого Пьера, заложил бомбу замедленного действия…

– Интересно знать, подо что?

– Подо все, что рвануло в семнадцатом. Ваш Пьер – первый подлинный интеллигент.

– Это потому что взыскует истины? – отец именинницы приосанивается.

– Бросьте… С истиной неплохо обстояло и раньше. Вспомните хоть Чаадаева. Не-ет. В образе Безухова великий старец связывает два понятия: истина и народ. Кстати, как историк, вы не обратили внимания на несуразность: по сюжету герой Толстого – будущий декабрист. Вопрос: где та основа, на которой они бы сошлись, к примеру, с Пестелем? Декабристы – не интеллигенция. Уж они-то насчет народа не обманывались: «Да здравствует Конституция, супруга Константина!» А как иначе поднять полки́? Не болтовней же о свободе. Кстати, государь император вполне разделял их точку зрения: рядовых репрессии почти не коснулись, – Родион разводит руками. – Николай Первый разбирался с ровней …