Небо цвета стали - Роберт М. Вегнер

Так, как теперь. Отец вышел на инспекцию бронированных стен лагеря, она же прежде всего прибралась в фургоне, а после, сидя на ступенях, трудолюбиво сплетала гибкие ветви. Рогатая Городьба требовала тысячи таких украшений. Боевые фургоны обладали высокими бортами, полностью скрывали стрелков, но из-за этого становились более неустойчивыми. Предполагалось, что ивовые плетенки будут оберегать от крюков, а поскольку, как она случайно подслушала, кочевники еще не видели этой штучки, должна была она оказаться для них неожиданностью. От работы Кей’лы могла зависеть чья-то жизнь, потому она старалась так хорошо, как умела.

И – конечно же – был он. Парень. Он все еще сидел в фургоне, что перевозил кузницу, все еще почти не двигался и ничего не говорил. Ни словечка. Только смотрел на нее этими своими неистовыми глазами, но съел и выпил все, что она ему принесла, и, похоже, бо́льшую часть времени спал, хотя поймать его за этим она не сумела ни разу. К счастью, теперь у нее не было проблем с добыванием для него провианта, даже Ана’ве не сумела бы подсчитать, сколько их гости съели и выпили. К тому же отец, как и братья, имели столько занятий, что никто и не думал о раскладывании кузницы – в конце концов, непросто эн’лейду целого лагеря заниматься еще и подковыванием лошадей. Это были прекрасные обстоятельства, благодаря которым парень мог еще некоторое время скрываться. Но она знала, что это не будет длиться вечно. Кроме того, они выехали с гор. У нее еще не было возможности рассказать ему об этом, да и разговоры с ним напоминали беседу с лошадью: она раскрывала рот, а он лишь смотрел. И все же ей нужно было с ним поговорить, поскольку – а вдруг он не пожелал бы удаляться в неизвестность.

На войну.

Сама Кей’ла не хотела признаваться, насколько это слово ее пугало. Война. Короткое, выразительное, окончательное. Когда есть война, то нет ничего более. Нужно подчиниться ей окончательно, безо всяких исключений, люди не думают и не говорят больше ни о чем. Она видела это в лагере, все мужчины ходили с оружием, как и большинство женщин. Внимательные взгляды, четкие движения, экономность в словах и жестах. Куда-то исчезли красота и плавность ав’анахо, высокий язык был зарезервирован для выступлений сказочников и рассказов волшебных историй, но не для военных команд. Исчезли широкие улыбки, шуточные поддевки, развлечения. Последняя ночь на другой стороне гор, прерванная внезапным нападением кочевников, привела к тому, что война повисла надо всем, словно призрак в окровавленном саване.

Семьи похоронили убитых в неглубоких могилах, вплели траурные ленты в конские гривы и принесли Клятву Мести. Кровь верданно снова впиталась в Лиферанскую возвышенность, и, хотя столкновение завершилось их победой, все знали, что это всего лишь начало. Даже близнецы, хотя ранее всегда имели для Кей’лы немного времени, в последние дни изменились, сделались серьезней, более скрытными. Когда они проведывали родные фургоны, то едва поглядывали на младшую сестру. А если уж открывали рот, то внезапно оказывалось, что Фен и Ген куда-то исчезли, а появился возница колесницы и его лучник.

Говорили они о войне, думали о войне, жили войною. Когда рассказывали, как их Волна идет рысью в атаку, глаза их горели, а в голосах проявлялся дикий восторг. Ладони одного невольно изображали хватание вожжей, у второго – тянулись к луку. И казалось, что более всего они жалеют, что не они принимали участие в ночном столкновении с кочевниками.

Кей’ла их не узнавала.

Она вздохнула, переплетая очередные упрямые ветки. Порой она жалела, что не осталась в Степях с многими из стариков и малых детей. Но тогда бы не было у нее там никого из родных, годы жизни в Лифреве не позволили возобновить кровные связи. А потому отец решил забрать ее в поход, несмотря на то что детей ее возраста в лагере было лишь несколько. Она чувствовала себя как хромой жеребенок, который лишь замедляет табун. Потому она обещала себе, что не станет плакать и не позволит, чтобы кто-то исполнял за нее ее обязанности, даже если война, которая над ними висела, вызывала у нее корчи желудка и отчаянное сердцебиение.

Ей пришлось признаться самой себе, что она была мелким мерзким трусом.

А ведь она воспитывалась в Лифреве, городке, в котором сражения и смерть виднелись на горизонте в любое время дня и ночи. Достаточно было проехать несколько миль – и ты оказывался по другую сторону реки, где всякий мог тебя застрелить, потому что был твоим врагом. Она пережила три нападения на свой город, два первых – едва помнила, третье, когда все сражались с Молниями и чарами Пометников, запечатлелся в ее памяти картинкой всей семьи с оружием в руках, даже у матери и сестер были арбалеты в руках, и они с упрямым выражением лиц всматривались в тени вокруг фургонов, готовые стрелять в любого, кто попытался бы на них напасть. Однако помнила она и то, что, сидя в углу и прикрытая несколькими толстыми матами, она чувствовала себя тогда более защищенной, чем теперь. Потому что вся семья была вместе, даже если она не видела их, то знала, что они рядом, в соседних фургонах, что станут сражаться с нападающими и что наверняка их победят.

Она отдала бы все, чтобы снова чувствовать себя сходным образом, а ведь нынче ее окружали тысячи фургонов и десятки тысяч соплеменников.

Но тогда-то это было просто нападение, а нынче шла война. А война, как Кей’ла уже заметила, меняет людей еще до того, как те прольют кровь.

Она снова тяжело вздохнула, переплетая последние из веток. Еще три плетня стояли прислоненными к фургону, каждый шириной в четыре фута, высотой в два, увенчанные гребенкой торчащих кверху веток. Целый день работы, от которой болели ее оцарапанные, в синяках пальцы. По крайней мере она верила, что за плетнями воины колесницы окажутся защищены – вот и вся польза от хромого жеребенка.

Она внимательно огляделась: отец, похоже, не вернется так уж скоро, осмотр установленных фургонов всегда занимал немало времени, что, как она догадывалась, было связано с серьезными спорами с боутану. Во время похода ее отец был главным, он решал все насчет построения фургонов, размещения табунов, скорости движения. Теперь он постепенно передавал власть Эмн’клевесу Вергорефу, чьим заданием была оборона лагеря. Именно тот принял решение насчет постановки Рогатой Городьбы, хотя отец и был против – главным образом, оттого, что Городьба не позволяла сняться с места при нападении врага. Она походила на каменную крепость: устойчивая перед штурмом, но вгрызшаяся в землю. Но Эмн’клевес был именно таков: солидный и крепкий, словно скала, а опыт, полученный им во время войны и потом, во время обороны больших лагерей, поставленных в империи, был бесценен. Их споры с отцом тянулись часами и заканчивались обычно неким компромиссом, например договоренностью оставить кое-где фургоны, выставленные в прямую линию, чтобы их можно было легко убрать и выпустить караван либо колесницы. Однако она могла быть уверена, что, прежде чем они достигнут понимания, солнце начнет опускаться за горы.

Братья играли в воинов, Ана’ве снова выставляла себя на продажу, пытаясь очаровать бабок Кар’дена, Нее’ва тренировалась где-то в стрельбе из лука. Словно все они договорились, что родные фургоны вполне можно оставить под опекой Кей’лы. Однако у нее хватало ума, чтобы знать, что все это скорее означало, что ее не воспринимают всерьез, хотя и убеждены, что она достаточно выросла, чтобы не наделать проблем.