Акимуды - Виктор Ерофеев

Следствие много позже показало мне видеозапись (большинство видеокамер на площади были сломаны), и я увидел, как эти парни, длинноногие, прилично одетые, в вельветовых ботинках, перепрыгивая через лужи, неслись к выходу с парковки. А еще мне показали сотни, сотни фотографий подобных бандитов – с чудовищными лицами – и сказали, что мне сильно повезло. А дальше со всех сторон посыпались вопросы и комментарии:

– Вот ты, такой либеральный, такой толерантный, какой вывод из этого делаешь?

– Вот если бы у тебя был в машине травматический пистолет, ты бы стрелял им в спины?

Не сами вопросы, но подсказки друзей и журналистов ставили меня в тупик. Получалось так, что все бы стреляли! Получалось, что нельзя больше быть толерантным. А если бы рядом сидела Зяблик? Или моя маленькая дочка?

Эти грабители, конечно, на меня зря напали: зачем же в очередной раз так нагло подрывать репутацию всего Кавказа? На меня уже раз нападали с ножом – в ньюйоркском метро, в часть пик, на одной из центральной станций, двое черных. Приставили нож к шее, вытащили бумажник – и вон из вагона. Никто из пассажиров не шелохнулся. Но то был Нью-Йорк – пресловутый бандитский город, где, как мне говорили мои американские коллеги-писатели, живешь, как на фронте.

Вот и у нас живут, как на фронте. Я стал невольно оглядываться, садясь в машину, и немедленно запираться. Я с интересом рассматриваю залетных продавцов цветов и думаю, что, если закроют вот этот цветочный рынок, будут ли они грабить. Я не нахожу ответа. Мне сказали, что даже в центре города есть страшные районы, вроде окрестностей Киевского вокзала, куда лучше не ходить. Я понял тогда на парковке, что эти парни не считают меня за человека, они презирают меня, потому что я не расстрелял их в упор, я для них ходячий бумажник. Я потерял свою толерантную невинность. Я не хочу мести, мне противно думать, что какие-то родственники бандитов будут, если тех поймают, униженно умолять меня, будут угрожать мне страшной местью. Я знаю: если в автобусе кто-то толкнул меня и наступил на ногу, я не буду в ответ толкаться – я просто другой. Но вот эти «просто другие» теряют моральную прописку в Москве, потому что все больше и больше превращаются в жертв.

Но, говоря это, мы льем воду на националистические мельницы, поддерживаем вроде бы разговор о том, что «Москва для москвичей». Нужно ли мне еще одно вооруженное нападение «кавказской наружности» или угона машины (мне, кстати, сказали, что в Москве угоняют сто машин в день – цифры растут), чтобы я окончательно определился? Конечно, дело не только в наружности. Машины часто угоняют «наши» умельцы в Ржев – техника отработана до малейших деталей. Но поиск преступников ведется «отсталыми» методами, допотопными способами – мы во всем отстали в нашей отсталой стране.

Мы заметались – у нас нет выхода. Мигранты нужны в хозяйстве Москвы. Кто будет мести наши улицы? Генерал Страх нас не спасет, но он уже поселился в нашем сознании. Нам приходится констатировать: наша крепость под названием «Москва» взята. Но нас слишком много, и нас еще не всех перебили, а некоторых даже и не испугали. Наша жизнь зависит от случая. Могли и сунуть нож в бок. Запросто. Так сказали мне доброжелательные профессионалы.

137.0

<LAST SUPPER>

Я вернулся домой после дачи показаний в Западном округе, когда все гости уже собрались. Они сидели вокруг журнального столика в нашей розовой гостиной и дико веселились. Друзья меня встретили взрывом хохота. Я как будто живым вышел из анекдота.

– Ну что, не убили? – давился хохотом Акимуд.

– Давай выпьем! – Мне сунули стакан с виски.

– Испугался?

– Штаны порвали!

– Штаны! – грохнули гости.

– Давайте за стол! – озабоченно сказала Катя.

Она вернулась с рынка на машине случайного свидетеля и теперь боялась, как бы главное блюдо не остыло…

– Если верить словам Андре Моруа, что джентльмен – самое привлекательное в эволюции млекопитающих, – сказал Акимуд на втором званом ужине у нас дома, – то каждый мужчина должен стремиться стать джентльменом, видя в этом свой идеал и свой долг перед природой и обществом.

– А помните, – нырнул я в роль хлебосольного хозяина, – Моруа приводит слова английского джентльмена, который не любит ловить щук? Щуки податливы и отдаются крючку. Другое дело – лосось: он борется, даже когда нет никаких шансов выжить.

– Мужчина, – гаркнул Акимуд, – не будь щукой!

Я пристально посмотрел на Посла. Мне показалось, что его что-то гложет. Чтобы не быть одиноким мастурбатором джентльменской темы, я устроил домашний ужин. Я созвал умных гостей, чьим дружеским расположением я счастливо располагаю. Основы ужина Зяблик (которую некоторые наши газеты сравнивают по красоте с Жанной Д’Арк, несмотря на отсутствие четких изображений последней), а также бессменная, кулинарно активная подруга нашего дома Ланочка, ставшая к тому времени вицепрезидентом международной финансовой компании, обнаружили на Дорогомиловском рынке. У них там образовались надежные поставщики молочных поросят, бараньих ног, белорыбицы, прочей еды. Размышляя о напитках, выбор которых составляет джентльменский вызов на ужине, я решил выставить виски. Он прописан джентльмену как эликсир жизни; без него джентльмен теряет половину своих качеств. Несколько лет назад я очутился на месте производства Chivas Rigal в Шотландии и теперь всякий раз получаю удовольствие от яблочной живости моих шотландских воспоминаний. Так мужают мысли и члены.

– Ох!.. Пейте много, пейте вдоволь, одному не надо пить! – глумливо сказал Акимуд, наливая себе напиток.

ТОСТ ПЕРВЫЙ. ЗА БЛАГОРОДСТВО

Самым консервативным членом нашей беседы выступил Лядов. Застольный экспромт академика имел сословный характер и строго ограничивал человеческие возможности джентльменского набора.

– Джентльменство взрощено родовитостью и ограничено кастой, – заявил он.

Человек, по мнению академика, поднявшийся по социальной лестнице в первом поколении, не может быть джентльменом: он еще не отдышался от затяжного подъема и нервно оглядывается. Джентльмену же свойственна невозмутимость. Это определяет его знание жизни, которое со стороны парвеню кажется полным невежеством, потому что для парвеню жизнь – это борьба. А для джентльмена жизнь в основе своей – отдых, который нужно провести так, чтобы понять благодать и сладость существования. Драматические моменты неизбежны, но, чтобы они не затмили радость жизни, им надо оказывать гордое сопротивление. Слова Аристотеля о «по праву гордом человеке», венце творения, стали историческим идеалом джентльмена.

Джентльмен изначально укорачивает религиозный и военный пафос рыцарства. Он входит в противоречие с христианской доктриной смирения и послушания. Он послушен себе. Джентльмен любит женщин по-земному, не забывая, что, при своем рождении в Англии, склонялся к мысли, что женщина не отделяет добра от зла, – эта тема проскальзывает в его остротах. Джентльмен, отдавая дань страсти к женщинам, тянется за дружбой к мужчинам: возможны разные повороты событий. Джентльмен толерантен в любовных вкусах.