11/22/63 - Стивен Кинг

Ты поднимаешь ногу и давишь его.

Я составил для себя план на период с августа 1960 года по апрель 1963-го. Собирался держать Освальда в поле зрения после его возвращения из России, но не вмешиваться. Не мог вмешаться из-за «эффекта бабочки». Если и есть в английском языке более глупая метафора, чем цепочка событий, мне она неизвестна. Цепи (полагаю, за исключением тех, что мы учимся делать из полосок цветной бумаги в детском саду) — крепкие штуки. Мы используем их, чтобы вытаскивать двигатели из грузовиков и заковывать опасных преступников. Реальности, как я ее понимал, больше не существовало. События могут случиться, а могут и не случиться, они — карточные домики, и, контактируя с Освальдом — не говоря уж о том, чтобы попытаться убедить его отказаться от преступления, о котором он еще и не думал, — я лишался единственного своего преимущества. Бабочка расправила бы крылья, и Освальд пошел бы другим путем.

Началось бы все с маленьких изменений, но, как поется в песне Брюса Спрингстина, из маленького, крошка, однажды может вырасти и большое. Это могли быть хорошие изменения, те, что спасли бы человека, который сейчас занимал пост второго сенатора от Массачусетса. Однако я в это не верил. Потому что прошлое упрямо. В 1962 году, согласно одной записи Эла, сделанной на полях, Кеннеди собирался выступить в Хьюстоне в Университете Райса, произнести речь о полете на Луну. Открытая аудитория, на трибуне никакой защиты от пуль, написал Эл. Хьюстон и Даллас разделяет менее трехсот миль. А если Освальд решит застрелить президента там?

Или допустим, что Освальд, как он и говорил, козел отпущения? Вдруг я его спугну, он уедет из Далласа обратно в Новый Орлеан, а Кеннеди все равно умрет, став жертвой безумного заговора ЦРУ или мафии? Хватит ли мне мужества вернуться через «кроличью нору» и пойти на новый круг? Снова спасти семью Даннинга? Снова спасти Каролин Пулин? Я уже отдал этой миссии два года. Захочу ли отдать еще пять, со столь неопределенным исходом?

Лучше не проверять.

Лучше все сделать наверняка.

По пути в Техас из Нового Орлеана я решил, что наилучший способ следить за Освальдом, не попадаясь ему на пути, — жить в Далласе, пока он будет обретаться в соседнем Форт-Уорте, и переехать в Форт-Уорт, когда Освальд перевезет свою семью в Даллас. Идея прельщала своей простотой, но реализовать ее не удалось. Я понял это за несколько недель, прошедших после того, как я впервые увидел Техасское хранилище школьных учебников и явственно почувствовал, что оно — словно бездна Ницше — смотрит на меня.

Август и сентябрь этого года президентских выборов я провел, кружа по Далласу на «санлайнере» в поисках квартиры (и очень жалея об отсутствии навигатора: приходилось часто останавливаться, чтобы узнать дорогу). Ничего не подходило. Сначала я решил, что мне не нравятся квартиры, потом, когда начал лучше понимать город, сообразил, что дело в другом.

Причина заключалась в том, что мне не нравился Даллас, и восьми недель активного поиска хватило, чтобы я поверил: в городе полно мерзости. «Таймс гералд» (которую далласцы прозвали «Грязь гералд») нудно, из номера в номер, восславляла Даллас. «Морнинг ньюс», более склонная к романтике, писала об участии Далласа и Хьюстона «в гонке к небесам», но небоскребы, о которых шла речь в передовицах, напоминали островок архитектурной блажи, окруженный кольцами Великой американской одноэтажности, как я это называл. Газеты игнорировали трущобы, где потихоньку начинали рушиться расовые барьеры. Далее тянулись бесконечные микрорайоны, заселенные средним классом, по большей части ветеранами войн, Второй мировой и корейской. Жены ветеранов коротали дни, протирая мебель политурой «Пледж» и закладывая, а потом вынимая одежду и белье из стиральных машин «Мейтэг». На семью в среднем приходилось по два с половиной ребенка. Подростки выкашивали лужайки, на велосипедах развозили «Грязь гералд», натирали воском «Тертл уэкс» семейный автомобиль и слушали (тайком) Чака Берри по транзисторным приемникам. Может, говорили встревоженным родителям, что он белый.

За пригородами с вращающимися разбрызгивателями на лужайках лежала пустующая равнина. Кое-где передвижные поливальные установки еще обслуживали засеянные хлопком поля, но Король Хлопок умер, уступив место бескрайним акрам кукурузы и сои. Истинными посевными культурами Далласа стали электроника, текстиль, трепотня и черные деньги — нефтедоллары. В этом регионе буровые вышки попадались не так часто, но если ветер дул с запада, где находился Пермианский бассейн, оба города воняли нефтью и природным газом.

По центральному деловому району бродило множество прохвостов. Их прикид я через какое-то время начал называть «полный Даллас»: клетчатый пиджак спортивного покроя, узкий галстук, прихваченный снизу большим зажимом (эти зажимы в шестидесятых считались украшениями, а потому по центру обычно сверкали бриллианты или стекляшки), белые брюки «Сансабелт» и кричаще расшитые сапоги. Прохвосты работали в банках и инвестиционных компаниях. Продавали соевые фьючерсы, права на разработку нефтяных участков, землю к западу от города, где ничего не росло, кроме дурмана и перекати-поля. Прохвосты хлопали друг друга по плечу руками со сверкающими перстнями и обращались к себе подобным «сынок». На поясе, там, где бизнесмены 2011 года носят мобильник, многие носили револьвер или пистолет в кобуре ручной работы.

Развешанные по городу рекламные щиты требовали инициировать процесс импичмента председателя Верховного суда Эрла Уоррена, изображали скалящегося Никиту Хрущева («NYET, ТОВАРИЩ ХРУЩЕВ, — сообщала надпись, — ЭТО МЫ ТЕБЯ ПОХОРОНИМ!»[87]). На одном рекламном щите на Западной торговой улице я прочитал: «АМЕРИКАНСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ВЫСТУПАЕТ ЗА ДЕСЕГРЕГАЦИЮ. ПОДУМАЙТЕ ОБ ЭТОМ!» Этот щит оплатило некое Общество чаепития. Дважды на стенах заведений, которые, судя по фамилиям, принадлежали евреям, я видел замытые свастики.

Мне не нравился Даллас. Нет, сэр, нет, мэм, совершенно не нравился. С того самого момента, когда я снял номер в «Адольфе» и увидел, как метрдотель в ресторане схватил за руку молодого официанта и что-то кричал ему в лицо. Тем не менее я приехал сюда по делу, и здесь мне предстояло остаться. Так, во всяком случае, я думал.

Двадцать второго сентября я наконец-то нашел вроде бы приличное жилье. На Блэкуэлл-стрит в северном Далласе, отдельно стоящий гараж, перестроенный в симпатичную двухэтажную квартиру. Огромное преимущество: кондиционирование. Огромный недостаток: владелец, Рэй Мак Джонсон, оказался расистом, сразу же порекомендовавшим мне, если я сниму эту квартиру, держаться подальше от расположенной поблизости Гринвилл-авеню, где много забегаловок с музыкальными автоматами, где отираются белые и черные и где полно ниггеров с ножами, которые он называл «выкидухами».

— Я ничего не имею против ниггеров, — заверил он меня. — Нет, сэр. Это Бог проклял их, определив им такое положение, не я. Вы это знаете, верно?