Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я. - Кристиан Диор

Знаменосцы сводного отряда пловцов на физкультурном параде, 1930-е годы

В Марселе меня ожидала телеграмма. Мой компаньон сообщал, что он, в свою очередь, разорен. Что делать? Какое принять решение? Моя семья не могла больше платить за квартиру в Париже и перебралась в Нормандию. Я остался один и начал понимать, что такое жизнь. Я впервые покинул дом, где считал себя «дома», гостиница была не по карману, и я начал искать пристанища у чужих людей. Хозяева всегда были любезны и гостеприимны. Я надеялся, что моя персона, которую старался сделать как можно более скромной и незаметной, не слишком обременяла друзей, кто по очереди давал мне приют, не подозревая, что я часто возвращался вечером без обеда.

Я занялся распродажей картин из галереи. Это было труднейшее дело в то время, когда все были в панике. Картины, которые теперь стоят миллионы, с трудом продавались за тысячи франков. За исключением старых меценатов или любителей, таких как виконт и виконтесса де Ноай или месье Дэвид Уэйл, никто картины не покупал, и торговцы были вынуждены продавать и покупать произведения искусства друг у друга, а цены все падали. День, когда потери не были ужасными, считался днем большой удачи. Мы расстались с компаньоном Жаком Бонжаном, и я стал участвовать в делах Пьера Коля, тоже пострадавшего от кризиса. Шагая от убытков до ареста на имущество, мы продолжали организовывать выставки сюрреалистов или абстракционистов, что распугало последних любителей.

Всеобщий кризис углублялся, а мне было необходимо помогать семье, которая становилась все беднее. Ситуация казалась безвыходной не только мне, но целому поколению. Сегодня я понимаю, что общее несчастье, разделенное со многими друзьями того же возраста и тех же вкусов, делало наше отчаяние вопреки всему менее невыносимым. Сколько раз, устав ждать в магазине прихода маловероятных клиентов, я убегал на несколько часов к Марселю Эррану в гостиницу «Рошамбо». Кредит здесь, как и в гостинице «Вуйемон» на улице Буасси-д’Англа, управляемой очаровательной Делль Донн, был неисчерпаем! А что делать?! Некоторые из нас решили, что бы ни случилось, никогда ничего не платить. Морис Сакс, который первым разбогател и разорился раньше всех, разработал новые правила выживания в стане отчаяния.

Наша опустевшая галерея в конце концов закрыла свои витрины и двери. Поскольку изредка нужно было есть и пить, добрый Мойзес, хозяин «Быка на крыше», часто по вечерам собирал своих старых клиентов, какими мы теперь стали и чей блеск прежних времен он помнил. Но его заведение также затронул кризис, и оно отступило с улицы Буасси-д’Англа в старое, наполовину разрушенное здание на улице Пентьевр. Сократив свои расходы, Мойзес сумел сохранить лоск нашему любезному «Быку», а его богатые клиенты, благодаря которым он продолжал существовать, не подозревали, что это не только место встречи самых изысканных людей мира, но и приют для бедняков.

В конце концов я присоединился к моему другу Бонгарду (который позже встретит меня в Нью-Йорке) и поселился в одной из двух жалких мансард, где он жил со своей любовницей. В этом доме, обреченном на слом, все протекало и убегало: крыша, вода, электричество и еще в большей степени – деньги. А в прежние славные времена он даже служил приютом Франклину. Но все равно, ничто не может помешать молодежи быть легкомысленной и развлекаться. Менее обездоленные, кто по чудесной случайности получал небольшие деньги, спешили поделиться с нами. И ночью, с помощью нескольких бутылок вина, пианино и патефона, мы разгоняли заботы всевозможными безумствами. Шарада в костюмах была возведена в правило. Я и теперь вижу нас – Бонгарда, его друга и меня, переодетых в черт знает кого, пробирающихся короткими перебежками от ворот к воротам, чтобы добраться пешком, оставаясь незаметными, и попасть на какой-нибудь костюмированный бал. Это все равно как танцевать на вулкане, чье извержение неизбежно.

Пальто от Шарлотты Апперт, 1930

Со мной произошло то, что должно было произойти из-за голода и бед, – я заболел. Серьезно. Для лечения я должен был отправиться в горы, и немедленно. Социальной страховки тогда еще не существовало, в те годы мои друзья скинулись. Благодаря их щедрости, я смог провести целый год сначала в Фон-Ромё, а затем на Балеарских островах, где жизнь была гораздо дешевле, чем во Франции. Это уединение вдали от Парижа, где мне хватало художественного творчества других, разбудило во мне глубокое и новое желание создать что-нибудь самому. Я познакомился с техникой ковроткачества, и меня это увлекло. Я начал рисовать картоны для ковров, чего еще никто до меня не делал. Затем я подумал о том, чтобы основать мастерскую. Нехватка средств и незначительный интерес, который люди проявляли к коврам, остановили меня. Но после этого я сохранял, тем не менее, потребность делать что-то своими руками.

Вернувшись в Париж, я нашел свою семью в плачевном состоянии, они уже распродали последние ценные предметы.

Я убедил их разом распродать все, что еще осталось, и уехать жить на юг. Теперь я был здоров и должен найти постоянную работу, чтобы помогать своим. Не без труда, я смирился с необходимостью бегать по объявлениям, пытаясь устроиться в страховую компанию, банк или бухгалтерию. Но время было такое, когда работников не нанимали, а увольняли. Я познал, как вскакивать в испуге, что не успею купить в киоске газету с объявлениями о работе, быстро их прочитать и бежать по адресам, в надежде прийти раньше целой очереди претендентов. Среди этих безрезультатных посещений я однажды пришел к Люсьену Лелонгу, там было какое-то место в администрации. И снова мне не повезло. Не размышляя ни минуты, я выкрикнул, ни к кому не обращаясь: «Думаю, я больше вас способен к швейному делу!»

В этот момент мое падение в ад приостановилось. Мне неожиданно повезло, и я продал «План Парижа», большое полотно Дюфи, которое у меня еще оставалось. Пуаре заказал его, чтобы украсить свою баржу Amours, Delices et Orgues в благодатные времена выставки Декоративных искусств 1925 года. Несколько лет спустя он разорился и продал ее мне обратно. Эта неожиданная прибыль позволила мне перевести дух, приостановить бесплодные поиски по конторам и помочь семье. Жан Озенн предложил мне пожить у него в симпатичной квартире на набережной Генриха IV, откуда открывался самый прекрасный вид на Сену, на сквер острова Сен-Луи и чуть дальше купол Пантеона. Ничто не предвещало ему прекрасной театральной карьеры, которой Жан посвятил себя после войны, тогда он был художником моды. Многочисленные кутюрье и посредники покупали у него модели за хорошую цену. Видя, как он работает, я понемногу тоже начал рисовать.

Дама с вуалью, Менден, 1930