Расколотое небо - Светлана Талан

– А вы меня научите своим песням?

– Со временем научу. Дорога у кобзаря бесконечная, длинная, считай, всю жизнь топчет ногами тропы-дороги, поэтому обо всем переговорим, всему научу. Сейчас моя бандура отдыхает, ожидает других, лучших времен. Да и песни появились другие. Что у кого болит, тот о том и говорит. Сейчас люди частушки сочиняют.

– Споете? – уже без страха спросил Василько.

– Не могу, люди уже спят. Лишь тихонько напою. Хочешь?

– Ага!

– Понравилось?

– А еще можно?

– Можно. Слушай, но никому не рассказывай!

– Или еще:

– Хватит вам петь! – уже веселее сказала Ольга. – Нужно собрать вещи в дорогу.

Она принесла сумку, сложила туда одежду, полотенце, валенки.

– Я положила несколько пар портянок и валенки, – объяснила Ольга Даниле. – У ребят были одни сапоги на двоих, потому что у Василька они совсем износились. Пообещали в школе выдать ему. Бегу, радуюсь, что теперь будут у ребенка ноги сухие, а меня встречает учительница и говорит, что нет уже наших сапог, председатель сельсовета забрал для своего сына. Пришел нагло и забрал. И управы на него нет! Кто бедствует, а кто жирует, – жаловалась Ольга, собирая сумку. – Придется идти в дырявых сапогах, а когда будет сухо, можно надеть валенки. Портянки будешь, сынок, сушить у костра, не носи мокрые, а то ноги застудишь. Сейчас пойдете спать, а я вам на дорогу испеку хлебушка.

Василько улыбнулся, доверчиво положил головку деду на плечо.

Нести в торгсин серебряный Георгиевский крест вызвался Василий. Павел Серафимович настаивал, что идти должен он и только он, но Варя уговорила его отдохнуть.

Василий вернулся с двумя килограммами муки.

– Шел и думал, – начал он рассказывать о дороге, прихлебывая горячий суп, – если остановит милиция, то скажу, что несу отцовский крест в торгсин. Это же не запрещено, поэтому должны пропустить. Мне повезло – заслона на дороге не было. Поэтому без особых приключений добрался до города, спросил у людей, где этот торгсин, мне показали. Захожу, достаю награду, подаю продавцу. А он – вылитый еврей! Покрутил крест в руках и говорит: «Ты где его украл?» Говорю, что моего отца. «Так он у тебя царский прислужник?» – спрашивает. «Он был фельдшером, – объясняю, – спасал людей». – «И офицеров спасал?» – «Наверное, потому что они тоже люди». – «А, так он господ спасал! Помогал врагам революции! Иди с ним отсюда, пока милицию не вызвал!» – орет. С трудом уговорил его, пожаловался, что двое детей дома голодные. Смилостивился, говорит, что больше килограмма не даст. Еле выпросил у него два кило.

– Говорят, что за золото больше дают, чем за серебро, – сказала Варя.

– Возможно, – согласился Василий. – Но я попал на еврея, а они своего не выпустят из рук. По пути домой встретился с одним мужиком. Немного прошли вместе, так ему за две серебряные ложки дали тоже два килограмма, правда, ржаной муки. А мне повезло, что пшеничной досталось.

– Говорят, за два золотых обручальных кольца дают два пуда муки, – думая о тайнике, сказала Варя.

– Да где же их взять? – вздохнул Василий.

Варя сразу же спрятала муку, тщательно вымыла миску, чтобы ничего не осталось.

– Я хочу сбегать проведать Маричку, – сказала она мужу. – Ты будешь отдыхать?

– Да нет. Поиграю с детьми, соскучился, а под вечер схожу к родителям.

Варя не успела одеться, как распахнулась дверь и на пороге появилась Маричка. Раздетая, нечесаная, глаза блестят нездоровым блеском, на руках – завернутый в одеяло ребенок.

– Накорми ее, – незнакомым голосом сказала она и протянула Варе ребенка.

Варя отвернула уголок одеяла и обомлела. Ребенок впился зубками в свою ручку. Ротик и ручка у девочки были в собственной крови. Варя попробовала отнять ручку от рта Сонечки и поняла, что ребенок уже окоченел.

– Так ты ее накормишь? – спрашивает снова Маричка, поглядывая на Варю.

Варе стало страшно.

– Где твоя мать? – почему-то спросила растерянная Варя.

– Лежит на улице. Она ждет Пантеху. Он повезет ее на кладбище. Матери уже все равно, ее не волнует, что моя Сонечка хочет есть.

– А где свекровь?

– Дома.

– Я тебе дам хлеба, а ты иди домой, неси хлеб. – Варя дрожащими руками подала кусочек хлеба.

– Хорошо! – радостно сказала Маричка. Быстро схватила хлеб и убежала.

– С ней не все в порядке, – сказала Варя Василию. – Она больна.

– От такой жизни мы все больные, – отозвался он.

– Ребенок уже мертв, а я не смогла сказать.

– Дома тетка скажет.

– Я не могу оставить ее в таком состоянии!

– Давай договоримся, – предложил муж, – завтра утром пойдем к ней вместе. Обещаю! Хорошо?

Варя с мужем, как и договаривались, утром пошли к Маричке. Возле ее двора, у дороги, прямо на снегу сидел человек. Они подошли ближе и узнали в закутанной в старую дырявую дерюгу женщине тетку Феньку. Трудно было ее узнать! Под глазами – большие мешкообразные опухоли неопределенного цвета, кожа на лице неестественно блестела, хотя имела сероватый оттенок. Женщина, скрестив руки на груди, придерживала ими рядно. На больших опухолях ее пальцев треснула кожа, и из ран вытекала прозрачная жидкость с едким неприятным запахом.

– Что вы здесь делаете? – спросила Варя.

Женщина не шелохнулась, продолжая смотреть перед собой безразличными глазами.

– Ожидаю Пантеху, – ответила тихо.

– Зачем?

– Пусть меня заберет.

– Так… вы же еще живы. Идем в хату, вы же замерзнете.

– Пока довезет, умру, – сказала она таким голосом, будто говорила о будничных привычных вещах. – Чего ожидать? Там домру.

– А где Маричка?

– Может, еще и жива.

– Идем. – Василий дернул Варю за рукав.

Варя со страхом приоткрыла дверь. Мертвый ребенок лежал на кровати, держа во рту свою ручку.

– Маричка! – потихоньку позвала Варя.

Послышалось какое-то рычание, похожее на собачье. Варя схватилась обеими руками за руку мужа. Из-за стола на четвереньках вылезла Маричка. Волосы растрепанные, мокрые, свисают прядями до пола. Она подняла голову, оскалила зубы и в каком-то припадке безумия начала грызть ножку стула. Варя сделала небольшой шаг к ней, и женщина зарычала опять – так, как рычит собака, когда у нее хотят отобрать кость. Глаза у нее были красные, налитые кровью, с нездоровым блеском.