Расколотое небо - Светлана Талан

– О торгсине[24] слышала?

– Немножко, – призналась она.

– Там можно выменять за серебро что-нибудь из еды.

– Нет, я не возьму! Это же ваша награда!

– Да. Я был на фронте фельдшером, спасал раненых.

– Тем более! – Варя протянула руку с наградой. – Заберите назад!

– Оставь. Все равно назад не возьму.

– Почему? – спросила она. – Почему вы нам помогаете?

– Ты очень похожа на свою мать, на Надю, – с какой-то нежностью сказал мужчина.

– И отцовское что-то есть.

– Надя… Она была такой красивой!

– Вы ее знали смолоду?

– Да. Нам с женой не повезло – нет детей. Когда смотрю на тебя, то представляю, что ты могла быть моей дочкой.

– Как это?

– Я был влюблен в твою мать, – признался мужчина, – а когда приехал, то узнал, что Павел ее уже сосватал. У меня хорошая жена, но я всю жизнь с теплом и нежностью вспоминал Надю. Ни разу даже не поцеловал ее, не узнал, какие на ощупь ее волосы. Жил рядом с хорошей женой, а в мыслях всегда была первая любовь. Не знаю, поймешь ли ты меня, как это жить рядом с одной, уважать ее, жалеть, а думать о другой?

Варя промолчала, лишь вздохнула.

– А будь я вместе с Надей, ты была бы моей дочкой, – сказал он с сожалением в голосе.

– Тогда я была бы другой, – улыбнулась Варя.

Она поблагодарила Кузьму Петровича.

– Так я пойду? – спросила она.

– Ни слова отцу о нашем разговоре, – попросил он. – И передай ему, что я прошу у него прощения.

– За что?

– За все! – ответил он и быстро исчез в темноте.

Пока руководство ожидало милицейской подмоги, чтобы арестовать Кузьму Петровича, к его усадьбе подтянулось немало людей со всех уголков села. Полученные вчера продукты дали крестьянам какую-то надежду, а уже на следующий день стало ясно, что она была призрачной. Подкопаевцы обступили толпой Кузьму Петровича, оттеснив руководство в сторону. Щербак стоял на крыльце, без шапки, без теплой одежды. Рядом с ним – жена Мария, не испуганная, ни тени обреченности, готовая принять реальность такой, какая она есть.

– Подкопаевцы, – обратился к людям парторг, – товарищи! У меня очень мало времени и хочу сказать: жалею, что не успел сделать для вас больше. – Толпа стихла, будто замерла. – Вы многого не знаете. Мне терять нечего, поэтому я могу себе позволить донести до вас правду.

Люди жадно ловили каждое его слово.

– Армия, отряды НКВД окружили украинские села, железнодорожные станции, была введена паспортная система, запрещена продажа билетов. Все для того, чтобы никто из вас не смог выехать в другие регионы СССР. В то время, когда у вас изъяли последнюю буханку хлеба, в Херсоне, в портовом городе, тоннами грузят зерно для отправки в Турцию! – Щербак гордо и смело посмотрел вокруг, продолжил: – Когда шторм разбивал баржи о берег и волны прибивали к берегу зерно, его обливали бензином и жгли. Вдумайтесь, люди! Слой зерна доходил до метра в толщину, и когда его жгли, то горел весь берег!

Толпа зашумела, руководство попробовало незаметно протиснуться вперед, но люди стояли плотным кольцом.

– В то время, когда вымирают целые села от голода, на полную мощность работают спиртовые заводы, перерабатывая драгоценный хлеб на водку, а в Польше украинской свеклой кормят свиней, потому что наша свекла вкусная и дешевая. И это в то время, когда одна такая свеколка могла бы спасти чью-то жизнь!

Быков что-то приказал своим помощникам, и они начали силой прорываться сквозь толпу.

– Машина смерти, запущенная Сталиным, – еще громче, возбужденно продолжил Щербак, – машина разрушения уже катится по стране! Она набирает такие безумные обороты, что ее невозможно остановить! Исчезают целые села. Спустя некоторое время их названия уберут с карты страны! Настоящих хозяев оторвали от земли, объявили кулаками, врагами, саботажниками. До руководства дорвались лодыри и неучи, которые отбирают у ваших детей последний ломоть хлеба!

Лупиков с братьями Петуховыми уже схватили под руки Кузьму Петровича, потянули за собой. Щербак, собрав все силы, двинул локтями, освободив руки. Он достал из кармана партийный билет, успел разорвать его на куски.

– Вот ваша коммунистическая политика! – крикнул он, бросив под ноги остатки билета, истоптал их сапогами. – Прощайте! Не поминайте…

Щербак не успел закончить, как получил от Лупикова удар по голове наганом. Мужчина пошатнулся, из головы брызнула кровь, потекла по лбу красным ручейком, закапала на снег. Его потащили под руки комсомольцы. Толпа расступилась. На снегу за Щербаком осталась дорожка с красными каплями, похожими на ягоды калины. За мужем пошла жена.

– А что с ней делать? – спросил Лупиков Быкова, кивнув на жену парторга.

– Забирай и ее, там разберутся, – приказал он.

Щербака забросили на подводу. Он поднял голову, вытер с глаз кровь.

– Будьте вы прокляты! – Он плюнул Быкову в лицо и сразу же получил второй удар, который мгновенно его скосил.

Мария покорно села рядом с мужем, закрыла своим платком рану.

– Что же вы делаете, ироды?! – закричала какая-то женщина. – Дайте людям одеться!

Она побежала в хату, вынесла кожухи и валенки, подала женщине.

– Да сохранит вас Господь! – перекрестила на дорогу.

– Не сохранит ваш Бог, не надейтесь! – крикнул Быков.

Он сел на подводу, и конь двинулся с места.

– Помоги вам Господи! – раздавалось вслед.

– Дай Бог им здоровья!

– Спасибо вам!

– Возвращайтесь!

– Кузьма Петрович, мы будем вас ждать!

Щербак не слышал этих слов, лишь его жена помахала на прощание рукой. Глаза ей застилали слезы, толпа людей расплывалась перед глазами, пока совсем не исчезла. Мария знала, что уже никогда не увидит односельчан…

Варя собралась идти от сестры домой, и Ольга вышла вместе с ней на улицу. Уже смеркалось, на улицах было тихо и грустно, лишь полнолицая луна вполглаза выглядывала из-за темной тучи.

– Люди! Люди добрые! – услышали женщины мужской голос. По улице быстро шел бандурист Данила, прощупывая палкой дорогу впереди себя. – Есть здесь кто-нибудь?

– Есть! – отозвалась Ольга, и мужчина поспешил на ее голос.

– Что случилось? – спросила Варя, увидев, что слепой идет один, без мальчика-поводыря.

– Беда! Ой, какая беда! – сокрушался взволнованный бандурист. – Помогите, люди добрые! Пропадет мой мальчик, замерзнет!