Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

class="p1">– А можно было до ожогов дело не доводить? Или для пущего эффекта непременно требуется членовредительство?

Мамбо вопросительно приподняла брови.

– Зачем вы сунули руки в огонь?

– Я не… - Её взгляд окончательно прояснился. – Это кто-то из Пьетро. Что само по себе очень странно, потому что мой зов обычно не в силах долететь до того края мира духов.

В принципе, такого поворота и следовало ожидать. Разе она признается в шарлатанстве? Да никогда! Уже придумала объяснение. Ни черта не понятное мне, зато очень удобное для себя самой.

– Думаешь, я лгу?

Даже думать не хочу. Есть такая штука, как аутотренинг. Или, говоря попроще, самовнушение. При подходящем складе психики можно, если постараться, конечно, и ангелов видеть, и чертей гонять.

– Что он сказал тебе?

– Кто?

– Лоа, который ответил на зов.

Я что, должен пересказать всю ту ерунду? Нет уж.

– Ничего конкретного.

– Духи не говорят «конкретное», юноша. Они не называют имен, не устанавливают сроков, не назначают места. Только главное. Только то, что имеет значение.

Вот в это, пожалуй, поверю. Тот, кто шевелил губами Мари ла Кру, не разменивался по мелочам. И упомянутые детали, относящиеся к моему прошлому…

Все было именно так. Если пассаж про пальцы ещё мог оказаться удачной догадкой – предполагаю, что многие случайные убийцы испытывают похожие ощущения – то о словах мог знать лишь свидетель. Очевидец. Тот, кто присутствовал в комнате. Трое людей: я, Элена-Луиза и, собственно, убитый. Перед тем, как умереть, он про кровь и прохрипел. Причем, глядя на меня, а не на рану.

Что ж, учитывая мою нелюбовь к пустой болтовне, остается грешить только на маму. Хотя вряд ли. Она бы молчала ещё тверже, чем я сам. Ведь рассказать кому-то о последних словах первого мужа, значило бы признать себя свидетелем. А может, и невольным соучастником случившегося.

Нет, она не могла. Разве что на исповеди?

– Ты получил то, что хотел?

– Хотели, вообще-то, вы. Доказать, убедить, заставить поверить.

– И? Удалось?

Надежда. Торжество. Снисходительное сожаление. Искреннее любопытство. Как много всего может выразить взгляд!

– Кое-какое доказательство явлено было, сеньора. Но его слишком мало для того, чтобы поверить.

Мамбо вздохнула. И улыбнулась.

– А на чем тогда держится твоя вера в бога? Ты же веришь, не отрицай! Он часто являет тебе чудеса? Может быть, приходит в твою жизнь по воскресеньям? Дарил ли он тебе хоть раз свою благодать? Карал ли огненным мечом?

Хорошая провокация. Не знаю, заготовленная или спонтанная, но пожалуй, именно при таких обстоятельствах люди и меняют свои убеждения. Колдовство же тут, рядом. Вон оно, родимое, с песнями, плясками, барабанным боем, от которого дуреешь, с дымом пахучей травы, приносящей видения. Все, что хочешь. Все, что нужно твоему телу для ощущений. Да, именно так заблуждения и проникают в разум. Посредством плоти – самого слабого места системы, именуемой «человек».

У церкви свои ухищрения. И те же свечи, и монотонные молитвы, и купола соборов, взлетающие под небеса. Но к богу можно прийти безо всего этого. И, что главное, Он тоже приходит по-простому. Правда, сначала нужно остаться одному. Совсем-совсем.

– Ваш дух… приходивший не сказал ничего уникального. Все изложенные факты могли стать известны третьей стороне. С небольшой долей вероятности, но могли. Так что…

– Я не слышала ни слова из вашей беседы. Но одно я знаю точно: Пьетро не приходят к невинным агнцам. В твоем прошлом была кровь. Большая кровь.

Прозвучало сильно. То ли обвинительно, то ли угрожающе.

– Если и так, что дальше?

Она могла ответить все, что угодно. Например, припугнуть полицейским расследованием. Потребовать прекратить общение с Лил. Вообще начать шантажировать. Но я с удивлением услышал:

– Ничего. Это твой путь, не мой.

Длинные жилистые пальцы сдавили свечной фитиль, гася огонек.

– Уже поздно. Мне надо отдохнуть.

Приказ проваливать восвояси? Понял, исполняю.

* * *

Я вспомнил, что так и не забрал мусор, только когда увидел машину. И Хозе у кабины, нервно подкидывающего на руке монтировку.

– Кто кричал?

– Забудь.

– Она?

– Просто обожглась. Бывает.

– А орала так, будто с головой в костер окунулась.

Очень может быть. Однако если напарник слышал крик, то и все соседи в округе должны были насладиться коротким ночным концертом. Высыпать на улицу, начать задавать вопросы… А никого ведь не видно. Тишина, покой и всеобщая благодать. Ну, тут одно из двух: либо местные давно привыкли к образу жизни мамбо, либо пошло и примитивно боятся встревать в чужие неприятности.

– У женщины не все в порядке в черепке. Рано или поздно покалечится. Или вообще убьется. Куда смотрит социальная служба, интересно?

– Куда-куда… В сторону. Здесь все отводят глаза: так надежнее.

– Веришь в колдовство?

Хозе сунул монтировку под сиденье и поднялся в кабину.

– Да залезай уже! А то на обед не успеем. Лично я не хочу с пустым животом ещё полночи шататься.

– Тебе и не придется.

Новость о смене режима работы напарник воспринял неоднозначно. Возможность проводить больше времени с девушкой его, конечно, порадовала, но факт нежданно свалившегося муниципального заказа насторожил. Казалось бы, какая разница простому работяге, где, что и когда делать, а вот поди ж ты…

Я невольно задумался, пока шел домой. О странном, почти необъяснимом, но стойком недоверии к действиям высокого начальства. Этому ведь должна быть причина, правда? Тому, что простое поручение, спущенное с уровня городских властей, вызывает не желание добросовестно его исполнить, а наоборот, тормозит мыслительные процессы.

Саботировать никто не пытается, слава богу. Хотя бы потому, что это все-таки чревато наказанием. Но энтузиазма нет. Если бы Эста принес свои бумажки не из-за меня, а просто в силу обстоятельств, скажем, в рамках общей разнарядки, Долорес явно не торопилась бы пускать их в работу. Тянула бы весь возможный срок. Весь вопрос, почему?

Что-то нелепое и неважное, на что никогда нет желающих? Вряд ли. Общегородские нужды не могут быть совсем уж бессмысленными. Максимум казаться таковыми, как вещь, равно необходимая всем. Когда проблема конкретная и персонализированная, она, конечно, более понятна. По крайней мере, не возникает вопросов, решать её или нет. А вот если речь идет о общественно значимых вещах, отношение мигом становится другим. Меня же лично это не волнует, не затрагивает, не мешает, не отвлекает, не приносит убытков, не раздражает? Ну и бог с ним. Значит, само как-нибудь наладится.

Плохой признак, кстати. Подобные настроения говорят о хрупкости существующего общества. Если народ начинает воспринимать обращения властей враждебно…

Точно. Так и есть. Отсюда и настороженность, и медлительность, и отсутствие энтузиазма. Потому что