Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской

Претерпела определенные изменения и техника возведения фортификационных снаряжений – прежде всего за счет приспособления башен и отчасти стен для применения огнестрельного оружия (бойницы, полуциркульные арки – прообразы казематов в стенах, рост толщины стен и башен при одновременном уменьшении их высоты и пр.)651. Однако перехода к крепостям, построенным согласно требованиям trace italienne, в это время мы не наблюдаем. Правда, А.Н. Кирпичников полагает, что все же идеи trace italienne начали проникать в Россию еще в 30-х гг. XVI в., претерпевая при этом, правда, серьезные изменения652, но этот вопрос требует дополнительного изучения, с тем чтобы можно было дать однозначный ответ – применяли ли русские мастера идеи «итальянского следа» в это время или же нет. Во всяком случае, замедление темпов развития фортификационного искусства в России связано было, с одной стороны, с политическими неурядицами 2-й половине 30-х – 1-й половине 40-х гг. XVI в., а с другой – с нарастающими проблемами в сохранении прежнего уровня военно-технических связей с Западом (если trace italienne как система сформировалась к 30-м гг. XVI в., то как раз к этому времени военно-технические контакты России с Западом уже пошли на спад). Кроме того, литовское и татарское войско в то время явно не обладало мощной осадной артиллерией, которая могла бы представлять серьезную угрозу обновленной при помощи итальянских мастеров традиционной русской фортификации.

Однако по мере приближения конца XVI столетия консервативность, архаичность старой доброй дерево-земляной в своей основе русской фортификации становились все более очевидными. На это обстоятельство неоднократно указывали иностранные наблюдатели. Так, иезуит А. Поссевино, человек весьма наблюдательный, отмечал, что хотя «…крепости и укрепления, существующие в настоящее время у московитов, довольно значительно отличаются от тех, что были в прежние времена…», тем не менее «…у них нет вынесенных вперед укреплений, которые бы отвечали предъявляемым к ним требованиям (что так свойственно нынешнему и прошлому веку) (выделено нами. – П.В.)…»653.

Уязвимость обычных дерево-земляных русских крепостей выявилась еще в 1-й половине XVI в. Так, в 1535 г. литовский коронный гетман Я. Тарновский довольно быстро взял крепость Стародуб, применив до того неизвестный русским способ ускоренной атаки крепости. Под прикрытием мощной артиллерийской канонады литовские саперы провели под валы Стародуба мины и проделали бреши, через которые литовские войска и ворвались в город. Летописец, рассказывая об осаде Стародуба, писал, что литовские воинские люди «…пришли к Стародубу месяца со всем королевом нарядом, с пушками и с пищалми, и прибылных людей с ним много иных земель король наймовал, желнер и пушкарей и пищалников, а с ними и подкопщикы. И начаша Литовские люди приступати к городу со всех сторон и начаша бити ис пушек и ис пищалей; а з города воевода князь Федор Овчина против велел стреляти из пушек же и ис пищалей и битися с ними з города крепко; а того лукавства подкопывания не познали, что наперед того в наших странах не бывало подкопывания (выделено нами. – П.В.). Воеводы же Литовские, оступив град, да стали за турами близко города, да и подкопывалися, и город зажгли и взяли…»654.

Однако надлежащих выводов из этого поражения сделано не было, и на завершающем этапе Ливонской войны ряд крупных русских крепостей на Западе, к примеру, Полоцк, быстро пали под ударами польско-литовских войск под командованием короля Речи Посполитой Стефана Батория. Более того, даже в 1597 г. при строительстве нового Смоленского кремля знаменитый русский городовой мастер Федор Конь применил прежнюю, достаточно старомодную крепостную ограду из башен и стен, и, хотя на постройку крепости ушло огромное количество средств и материалов, затрачен был колоссальный труд, Смоленский кремль морально устарел уже в момент своего рождения. Несоответствие требованиям времени основных приемов фортификации, несмотря на то, что, как правило, русские крепости того времени снабжались многочисленной артиллерией, неизбежно вело к тому, что вся тяжесть их обороны ложилась на плечи защитников.

Лишь к концу столетия появляются первые признаки того, что идеи trace italienne, пусть и в своеобразной форме, начинают проникать в Россию и закрепляться на русской почве. Так, из описания дополнительных укреплений, спешно возведенных псковичами накануне предпринятой королем Речи Посполитой С. Баторием попытки взять город, следует, что перед нами прообраз будущей бастионной системы: «К этой стене, ко времени Великих Лук и Полоцка, московский царь добавил другую с внутренней стороны, наложив в промежутке между двумя рядами бревен, которыми она держалась, громадное количество земли. Со всех сторон имеются очень крепкие башни, сделанные из того же камня; и так как башни прежней постройки недостаточно были равны между собою и вследствие того не прикрывали себя взаимно от пушечных выстрелов, направленных от одной к другой, то, поставив с углов тех новые стены и покрыв их весьма толстым дерном, и разместив по ним окна, он устроил так, что они находились на равном друг от друга расстоянии; у тех же башен, которые казались частью слишком тесными, частью слишком непрочными для того, чтобы могли выдержать выстрелы от более тяжелых орудий, с внутренней стороны на удобных местах расставил в промежутках другие башни также деревянные, сделанные с великим тщанием из самых крепких бревен, и снабдил их достаточным количеством больших пушек…»655.

Правда, подчеркнем это еще раз, возможно, невнимание русских к новой моде в искусстве возведения крепостей было связано с особенностями восточноевропейского ТВД и тех противников, с которыми приходилось здесь иметь дело русским воеводам. Это своеобразие способствовало появлению на свет еще целого ряда характерных для русского военного дела и искусства черт, которые отличали его от западноевропейского.

Прежде всего это касается соотношения пехоты и конницы. По мнению сторонников классической версии военной революции, именно преобладание пехоты над конницей как раз и составляет одну из наиболее характерных ее черт. Между тем в России конца XV – начала XVII в. этого мы как раз и не наблюдаем. Легкая иррегулярная поместная конница, дополняемая отрядами вассальных московским государям татарских князей, на протяжении всего этого периода составляет ядро московского войска. Не пехота, а конница являлась подлинной «царицей полей» в Восточной Европе. Польско-литовский пример это наглядно продемонстрировал, а русский еще раз подтвердил. Конечно, в отсутствии точных цифр невозможно точно отследить, каков был удельный вес конницы в русском войске XVI в., но в том, что она преобладала, сомнений нет. Так, согласно сохранившимся буквально чудом сведениям о Полоцком походе Ивана Грозного зимой 1562/1563 гг. армия первого русского царя включала в себя 17,5 тыс. дворян и детей боярских и примерно 30–35 тыс. их послужильцев, 5,5 тыс. татар, мордвы и черемисов, 6 тыс. казаков, 1,1 тыс. даточных, 5 тыс. стрельцов – т. е. из 70–75 тыс. «сабель и пищалей» на долю первых приходилось по меньшей мере 70 %, а то и более. Примерно такая же картина наблюдалась и спустя сорок лет, когда Борис Годунов направил большую рать против самозванца.

Это подтверждают также сведения, сообщаемые «Московским летописцем» и Дж. Флетчером, которые, по нашему мнению, являются вольным пересказом составленной в Разрядном приказе в 70-х гг. XVI в. росписи всех вооруженных сил Российского государства. Согласно их информации, доля конницы в русской рати составляла от 2/3 до 4/5 от общей численности всего войска656. Но может ли это служить признаком отсталости, архаичности русского военного дела в сравнении с западноевропейским, где, как уже было отмечено выше, пехота численно преобладала над конницей, и чем дальше, тем больше? Безусловно, нет, ибо численное преобладание конницы над пехотой на восточноевропейском ТВД было жизненно необходимо – пехота, тем более такая, как швейцарцы или ландскнехты, была здесь практически бесполезна. Ни уйти от татар, ни вступить с ними в бой, если они этого не хотят, она была неспособна.