Кутузов - Лидия Ивченко

«Цесарцы» конечно же были излюбленным в русской армии поводом для упреков со времен Суворова; Кутузов же в первую очередь спасал репутацию государя, царствование которого начиналось с поражения, да еще с какого. «Мне уже случалось видеть проигранные сражения, — рассказывал А. Ф. Ланжерон, — но о таком поражении я не имел понятия»104. Впрочем, император Александр, награжденный по приговору Георгиевской думы орденом Святого Георгия 4-й степени за личное мужество при Аустерлице, не всегда вспоминал об этой битве с тяжелым сердцем. «1820-го года, 20-го ноября, Император Александр, встретя во дворце Милорадовича, сказал ему: „Помнишь, Михайло Андреевич! Сегодня, за пятнадцать лет, несчастливый день для нашей армии?“ — „Позвольте мне не согласиться с Вашим Величеством, — отвечал Милорадович. — Не могу назвать несчастным для армии день, где офицеры и солдаты дрались, как львы“. Император улыбнулся и пожал руку храбрейшему из храбрых»105. «Неизвестно, что намеревались делать в австрийском лагере в случае удачи сражения; но очевидно, что в случае неудачи было решено покончить войну на каких бы то ни было условиях. На другой день после Аустерлицкой битвы император Франц послал уже с мирными предложениями к Наполеону, императора он просил позволить ему заключить мир»106. На самом деле все было несколько иначе: 4 декабря М. И. Кутузов заключил на сутки перемирие с французами, чтобы дать возможность австрийцам вступить в мирные переговоры. Австрийцы дали обещание Наполеону, что в месячный срок русские войска покинут территорию Австрии. 6 декабря государь отправился в Россию. 2 декабря 1805 года «молодой вертопрах», как назвал его Наполеон, генерал-адъютант П. П. Долгоруков направил письмо великому князю Константину Павловичу, в котором он сообщал обо всех каверзных выходках Австрии в кампании 1805 года. Судя по первой же строчке письма, Александр I намерен был отправить своего «молодого друга» с дипломатической миссией к прусскому королю, после того как он показал свою полную несостоятельность по этой части в переговорах с Наполеоном. Стоит привести письмо князя Долгорукова, чтобы, сравнив его с перепиской М. И. Кутузова, проследить, насколько изменился язык дипломатии на рубеже XVIII–XIX столетий: «После обратного перехода через Дунай, в момент, когда мы считали себя в безопасности, получив явное преимущество над французами у Кремса, наша армия оказалась в чрезвычайной опасности из-за оплошности князя Ауэрсперга, сдавшего мост у Вены по предложению Мюрата, заверившего, что он не будет атаковать австрийцев, но двинет свои войска только против русских. Несмотря на критическое положение нашей армии, удалось улучшить его, но новый уход австрийского корпуса под командованием графа Ностица поставил русскую армию у Шенграбена в самое опасное положение, какое можно только себе представить и из которого удалось выйти только благодаря беспримерной доблести русских войск. С момента, когда произошло соединение с корпусом войск под командованием генерала Буксгевдена, армия испытывала самые невероятные лишения, чаще всего были без продовольствия и фуража. В этом состоянии армия оставалась очень долго парализованной, не двигаясь с места под предлогом, что нет никаких способов ее снабжения, тогда как французская армия в той же стране существовала великолепно, без всяких лишений, не имея никаких магазинов. Это время, которое провели в бездействии, помогло Бонапарту собрать свои силы, чтобы снова превзойти нас численностью, как это было в день сражения. Полное неведение всего, что касалось противника, из-за отсутствия шпионов, вынудило армию к бездействию, хотя нахождение армии в центре австрийской монархии и не исключало возможности ведения операций. Столь непонятное поведение, казавшееся целиком противоречащим интересам монархии, было вызвано горячим желанием министров и генералов побудить своего монарха, императора Франца, заключить мир с Бонапартом, и хотя он, проникнутый более ясным пониманием своих интересов, на то и не соглашался, но его хотели к тому принудить, уничтожив нашу армию или поставив ее в невозможность действовать. Наконец, увидали себя перед альтернативой: или умереть от голода из-за отсутствия продовольствия, или маршировать, чтобы атаковать французов, что и привело к сражению 20-го [ноября], о котором ваше Императорское высочество осведомлены вполне, так как сами сыграли блестящую роль, а также наблюдали за поведением австрийцев.

Этот день, хотя и весьма кровопролитный, мог, однако, остаться малозначащим, если б не безнадежное положение, в которое вовлекли австрийского Императора, который, едва закончилось сражение, послал просить свидание у Бонапарта и, получив его, отправился выполнять продиктованные ему предписания, не получив никаких гарантий, не обусловив никаких основ безопасности. Первое, что потребовал Бонапарт, было, чтобы Император австрийский предложил русскому Государю вывести свою армию из австрийских владений, и несмотря на советы русского Императора не подписывать ничего недостойного и заверявшего, что он будет поддерживать его всеми возможными средствами, ничто не могло заставить [австрийского императора] подумать о собственных интересах. Видя это, Император решился вернуть свою армию в Россию, не желая вмешиваться ни в какие соглашения между Венским двором и Бонапартом. Теперь Австрия предоставлена самой себе и отдана на милость Бонапарта»107. Все бедствия, в которых обвинял князь Долгоруков австрийцев, были очевидны для Кутузова с той самой минуты, как он в одиночку выбирался от Браунау до Ольмюца; он сообщал о трудностях коалиции в рапортах Александру I, получая в ответ требования жестко следовать инструкции и прежним договоренностям. Взгляд на события Кутузова изначально был более взвешенным, чем взгляд молодого императора, которого уже всецело захватила идея союза с Пруссией. Но император Франц сложил оружие отнюдь не сразу! На пятом переходе из Сенниц Кутузова нагнал генерал Штраух с вопросом от австрийского императора: «Уполномочен ли он возобновить действия против французов, если обстоятельства побудят Венский двор прервать перемирие?» Действительно, положение Габсбургов становилось отчаянным: Священная Римская империя доживала свои последние дни, часть ее земель шла на вознаграждение союзников Наполеона — баварцев, вестфальцев, гессенцев. Кутузов все это понимал, поэтому с грустью ответил своему собрату по оружию, что «он не властен возвратиться и должен продолжать марш, имея приказание вести войска в Россию». Почему с грустью? Очевидно, он не мог не сознавать всех перемен, которые должны были произойти в Европе после ухода с театра военных действий Российской императорской армии. Об этом рассуждал в своем письме Жозеф де Местр: «После Аустерлица все потеряно. Я не могу думать о сей битве, не вспоминая знаменитые слова Тацита: „Никогда еще не было столь очевидно, что богов нисколько не заботит счастие наше, а лишь то, как бы наказать нас“. Это какое-то чудо, какое-то колдовство… Этому нет даже названия, и чем больше думаешь, тем менее понимаешь что-либо. Как мог мудрейший и человеколюбивейший Государь, столь утрированно не доверяющий собственным суждениям как такой Государь решился дать сражение противу мнения всех своих генералов и последовал советам кучки молодых царедворцев? Но ведь именно это мы только что и видели. В нескольких шагах позади шла на соединение с ним целая армия при полном запасе провианта. Промедление давало лишь выгоду; но нет, надобно было скорее драться»108. Кутузов понимал, что у обеих сторон есть серьезные основания к неудовольствию друг другом. По словам Э. Крейе, поспешный уход с театра военных действий русских войск обескуражил австрийский генералитет. Нельзя забывать, что так же внезапно русская армия рассталась со своими союзниками в 1799 году после Швейцарского похода Суворова, что неизменно производило впечатление ненадежности российского правительства. На наш взгляд, американский исследователь совершенно справедливо назвал в числе главных причин недоразумений между союзниками несовершенство средств коммуникаций. В те времена действительно требовалось немало времени для того, чтобы действовать согласованно: как убедительно свидетельствуют документы, совместные решения постоянно оказывались «вчерашним днем» по отношению к событиям. В выигрышном положении, безусловно, находился Наполеон, как всегда совмещавший в себе функции главы государства и главнокомандующего: ему не с кем было согласовывать свои планы, то есть это был, по Фридриху Великому, самый идеальный вариант управления армией в военное время. Пока Наполеон побеждал, современники обращали внимание на положительную сторону ситуации, бедственная грань которой открылась лишь со временем, и для всех сделалось очевидным, что бесконтрольное распоряжение человеческими ресурсами завело в тупик не только Францию, но и ее союзников. Пока же российские войска возвращались домой. На пути М. И. Кутузова настигло письмо императора Франца от 29 ноября: «Господин генерал-аншеф! Я из письма вашего с удовольствием усматриваю, что вами предприняты, согласно условиям, установленным во время перемирия, все меры к передвижению армии Его Величества Императора российского. Если колонны пойдут беспрепятственно по весьма мудро составленному вами, господин генерал-аншеф, плану, то французская армия о том и подозревать не будет»109.