Психиатр - Марк Фишер

— Ты знаешь, Катрин, — снова заговорила Джулия, — во всем, что с тобой случается, есть свой смысл. Я рассказала это тебе по секрету, понимаешь, мне не хотелось бы, чтобы ты повторяла мои ошибки.

— Да я никому ни словечка, — поспешила заверить ее Катрин, обрадованная тому, что приобрела подругу в лице Джулии.

— Если бы я вышла замуж за этого мужчину, который обманывал меня со своей секретаршей, к тому же теперь он почти облысел…

— …И у которого совсем маленький…

— … ну да, тогда бы сегодня я не была свободна для… — Она не сразу осмелилась произнести имя: —…Для Томаса Гибсона.

— А-а! — воскликнула Катрин с победоносной улыбкой. — Мне недаром показалось…

— Ты догадалась?

— Ну, конечно, я не психиатр, но то, как вы друг на друга смотрите…

— Ах вот как! — сказала Джулия не без досады.

Ей-то казалось, что она блестящий конспиратор. На долю секунды обе женщины замолчали, потом Джулия добавила:

— Я хочу сказать, что рада расставанию с этим мужчиной, даже невзирая на пережитую тогда боль, потому что Томас в десять раз лучше.

— Ты хочешь сказать, с точки зрения…

— Нет, — сказала Джулия в ответ на намек. — Впрочем, будь уверена, он и в этом тоже лучший. Но ты ведь понимаешь, что я хочу сказать…

— Знаешь, — сказала Катрин, — Роберт для меня все. Это мужчина моей жизни. В глубине души я знаю, что он все еще любит меня, он не может любить эту женщину. Это отец его заставил. В этих богатых семьях все еще принято, устраивать браки по расчету. — После паузы она уточнила: — Если он не вернется, я больше никогда не смогу быть счастливой, даже если встречу другого.

Джулия замялась. То, что она готовилась сказать, никак не сочеталось с тем, что должен говорить психиатр пациентке, пытавшейся покончить жизнь самоубийством. Она сняла очки, поскольку глаза застилали слезы.

— И я тоже, если у меня ничего не получится с Томасом.

Катрин повернулась к ней:

— Эй! Это ты врач! Тебе не положено плакать.

— Я не плачу. Это, должно быть, ветер. — Она взяла у Катрин платок, перепачканный тушью, не без труда отыскала чистый уголок, вытерла слезы и сказала: — У меня идея! Есть особый вид терапии, я пользуюсь этим два-три раза в год. Это что-то вроде шоковой терапии. Не хочешь попробовать?

— Это не то, что стирает память, как мнемониум?

— Не бойся: ты все будешь помнить!

В Милане на улице Монтенаполеоне находится «Яйцо», одно из самых модных кафе города.

Ресторатор, который много путешествовал и обожал Италию, воплотил свою идею в Нью-Йорке: на Пятой авеню он открыл кафе с тем же названием, чей интерьер повторял миланский. Именно в этой мекке гурманов избранным посетителям подают лучшие кондитерские изделия в Нью-Йорке.

Спустя полчаса после вышеописанной сцены перед особняком Эллиотов в этом самом кафе появились Катрин и Джулия.

Уютно устроившись за столиком, Джулия, указав на добрый десяток различных пирожных и бутылку лучшего шампанского, очень серьезно объяснила Катрин, внимавшей дипломированному психиатру одновременно радостно и завороженно, что ее «шоковая терапия» заключается в поедании любых сладостей.

Формула была проста и притягательна: ешь, что захочется.

Забудь о прибавке в весе.

О фигуре.

О чем бы то ни было еще.

Покинув кабинет прокурора, Томас нос к носу столкнулся с инспектором Тамплтоном. Последний держал в руке огромный коричневый конверт.

— Как мал мир! — сказал Тамплтон.

— А люди еще мельче, — ответил Томас.

Инспектор улыбнулся:

— Кстати, о мелочах, у меня для вас есть небольшой сюрприз. — Он достал из кармана куртки кассету и протянул врачу: — Послушайте в свободное время.

Томас взял кассету, осмотрел с обеих сторон. На ней ничего не было написано. Он хотел было вернуть ее инспектору, но решил оставить.

— Можете сказать еще что-нибудь приятное? Я тороплюсь.

— Да, некоторое время назад в вашем доме я сделал одно открытие. Я знал, что вы любите ухаживать за садом. Я тоже люблю. Но я не знал, что вы используете столь оригинальную технику срывания роз.

Тем временем он достал из конверта пластиковый пакет с номером досье, приклеенным скотчем. Внутри находились оборванные стебли. Они несколько иссохли, но Томас без труда узнал припрятанные им стебли роз, что были сорваны вечером накануне того дня, когда на пляже была обнаружена Катрин. Он посмотрел на пакет отнюдь не с ботаническим интересом, ничем, однако, не выдав своих чувств. Разумеется, тот факт, что инспектор обнаружил эти стебли, явно являлся отягчающим обстоятельством, но Гибсон решил не подавать виду.

— Это все? — спросил он сколь возможно равнодушно.

— На данный момент, да, — сказал Тамплтон, смерив его взглядом сверху вниз с ироничной улыбкой. — Но к тому времени, когда вы проиграете процесс, у меня будет еще кое-что. Я выдвину против вас обвинение и тогда спущу с вас три шкуры, доктор.

Вместо ответа Томас швырнул пластиковый пакет со стеблями в лицо инспектору и, круто повернувшись, зашагал прочь.

Тамплтон перехватил пакет, поглядев вслед Томасу с презрительной усмешкой. На этот раз преимущество было на его стороне. Оставалось лишь выждать время.

Томас бравировал перед инспектором. Но, по правде сказать, он вдруг почувствовал невероятную тяжесть, которая легла ему на плечи, тяжесть, которая нисколько не уменьшилась, когда по дороге в Центральный госпиталь он прослушал кассету, данную Тамплтоном.

Голос инспектора:

Это инспектор Тамплтон. Я нахожусь в главном участке полиции Нью-Йорка. Здесь Бланш Купер, мать Джулии Купер, профессионального психиатра, практикующего в клинике Гальярди.

— Мадам Купер, я благодарю вас за то, что пришли в наш офис. Мы здесь для того, чтобы уточнить кое-какие детали, касающиеся вашей дочери. Вчера по телефону вы мне сказали, что вечером пятнадцатого июля этого года вы разговаривали со своей дочерью.

— Да, я действительно говорила с ней.

— По телефону?

— Да.

— Вы сами позвонили ей или это сделала она?

— Моя дочь очень занята, она звонит мне нечасто.

— Значит, это вы позвонили ей в тот вечер?

— Да.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Это было на следующий день после дня рождения ее отца, и я хотела узнать, понравился ли ей семейный праздник, который я устроила.