Сад Лиоты - Франсин Риверс

— Я не понимала родителей Бернарда, они не понимали меня. До ухода моего мужа на войну мы редко бывали у них в доме. Бернард заходил к отцу и матери по воскресеньям, когда возвращался с церковной службы. Я несколько раз готовила для них обед, но… мама Рейнхардт была хорошим кулинаром, а я всего лишь новичком, который за всю жизнь научился готовить тунца, солонину, капусту и картошку. — Она загадочно улыбнулась. — Так что мне не удалось произвести на маму Рейнхардт благоприятного впечатления. Она всегда была недовольна мной.

— Какая брюзга! — с негодованием воскликнул Корбан, принимая близко к сердцу то унижение, которое пришлось пережить Лиоте.

— Но и вы поначалу нелестно думали обо мне. Она внимательно посмотрела на Корбана. — Разве нет?

— Теперь это не имеет никакого значения.

— Может быть, вы и сейчас так думаете. Вас учили тому, что нужно относиться к старшим с уважением?

— Да, мэм.

— Вот это мне нравится в вас, Корбан. Вы дерзкий. — Увидев в глазах Лиоты озорные огоньки, он вдруг ощутил свое безграничное сходство с ней. Уж она-то давала жару в молодые годы.

— Короче говоря, они нечасто наведывались к вам на обед, — надеясь услышать продолжение рассказа, заключил он.

— Раз в неделю мы терпеливо переносили общество друг друга. С отцом Бернарда я прекрасно поладила, а вот мама Рейнхардт просиживала молча положенное время. Если и говорила, то по-немецки обращаясь к супругу, а он должен был переводить.

— Она что, так плохо говорила по-английски?

— Нам обеим приходилось преодолевать языковой барьер. Ей было не легче выучить английский, чем мне немецкий. С годами мы научились понимать друг друга, но это произошло незадолго до ее кончины.

— А моя мама говорила по-немецки? — спросила Энни.

— Да, она и дядя Джордж общались дома на этом языке, пока их отец не вернулся с войны. После чего в этих стенах перестала звучать немецкая речь.

— А как же папа и мама Рейнхардт?

У Энни от удивления округлились глаза.

— В присутствии своего сына они говорили на английском.

Наступила тишина. Корбан терпеливо ждал, понимая, что Лиота готовилась сказать то, в чем ей трудно признаться. Он видел в ее глазах слезы, когда она молчала и потирала виски, собираясь с духом. Сразу как-то поблекла и как будто состарилась. Она казалась беззащитной перед лицом своих прежних страданий, которые оживали в ее памяти.

— Лояльность свекрови прошла проверку, когда Бернард ушел на войну, — наконец проговорила она. — У супругов Рейнхардт в Германии оставались братья и сестры, и я помню, как они оба называли Гитлера сумасшедшим. Прочитывая все ежедневные газеты, они глубоко переживали каждое известие, приходившее из Германии. Авторы некоторых газетных статей называли немцев «кровавыми Гансами». Покинув Европу, супруги Рейнхардт вели постоянную переписку со своими родственниками, и в одном из писем они прочитали, что в Германии любят фюрера и молятся на него. Разумеется, в своем ответном письме родители Бернарда выразили свою ненависть к диктатору, и переписка на этом закончилась.

Лиота сгорбилась в кресле, но не убрала рук с подлокотника.

— Я была рядом с Бернардом, когда ом объявил родителям о том, что уходит воевать. Мама зарыдала так, как будто у нее вырывали сердце. Раньше мне никогда не приходилось слышать таких рыданий. Папа Рейнхардт попросил сына разыскать родственников-немцев, если после победы он окажется на территории Германии.

Лиота надолго замолчала. Корбан понимал, что ей нужна передышка, но хотел поскорее услышать продолжение рассказа, поэтому спросил:

— И ваш муж закончил войну в Германии?

— Да.

Сколько боли прозвучало в одном-единственном слове. Никогда прежде он не знал, какую бездну чувств может таить в себе короткое «да». Энни сидела не шелохнувшись, ее глаза были наполнены слезами, казалось, страдания своей бабушки она переживала так, словно это были ее собственные.

— Бернард добрался до того городка, где прежде жили мама и папа Рейнхардт. Но его воинская часть уничтожила город, — ни на кого не глядя, продолжила Лиота. — Одна ночь раскрыла ему весь ужас происходящего. Он рассказывал мне, что солдаты, среди которых находился он сам, будто сошли с ума. Они убивали всех, кто встречался им на пути, и хотели стереть этот город с лица земли.

Корбан не верил своим ушам. Чтобы не пропустить ни слова, он подался всем телом вперед.

— Но зачем?

Лиота мрачно взглянула на него:

— Перед тем как войти в этот город, воинская часть, в которой служил Бернард, освободила один из концентрационных лагерей. Горожане не могли не знать, что происходило в расположенном неподалеку лагере, поскольку они снабжали солдат продовольствием. Бернард рассказывал, что запах, который исходил от сложенных штабелями мертвых тел, невозможно было описать. Он так и не смог пережить того, что увидел в лагере, и того, что они сотворили с тем немецким городом.

Лиота, дрожа всем телом, в изнеможении закрыла глаза.

Энни не могла сдержать слез. Поднявшись с дивана, она подошла к бабушке, опустилась к ее ногам и положила голову ей на колени. Лиота неторопливо гладила внучку по волосам.

— Твой дедушка сказал, что, когда в его душе утихла его ярость, проснулся жгучий стыд. Стыд за совершенное им зло, но еще больший стыд за то, что в его жилах текла немецкая кровь.

— А мама и папа Рейнхардт знали об этом? — всхлипнула Энни. — Нет, своими воспоминаниями Бернард не делился ни с кем. Однако чувство стыда мучило его, как раковая опухоль, и однажды он в первый и последний раз заговорил со мной о войне. Это произошло помимо его воли. Родители догадывались, что в Германии с их сыном случилось нечто настолько ужасное, что заставило его никогда не упоминать о войне. Если бы Бернард рассказал обо всем своим родителям, он бы не страдал так и не мучился.

Корбану было трудно представить, что пришлось испытать этому мужчине.

— Как же он жил после всего, что с ним произошло?

— Он вернулся домой, начал работать и старался жить по-прежнему. Папа передал Бернарду права на владение домом. Вдвоем они сделали пристройку для гаража и приспособили ее под жилье. Мама Рейнхардт, полностью уверенная в том, что я лишила ее собственного дома, переселилась туда. Ее переполняла ненависть ко мне, поэтому она считала меня виноватой в депрессии Бернарда, намекая, что хорошая жена вывела бы мужа из депрессивного состояния. Так мы и жили тогда, не понимая друг друга.

Она глубоко вздохнула:

— Все эти ссоры только усилили переживания твоего дедушки. Эйлинора и Джордж боялись своего отца. Они были совсем маленькими, когда он ушел на войну, и не могли ничего запомнить. После войны Бернард вернулся другим человеком, замкнутым и озлобленным, и его возвращение поначалу не вызвало у детей особых чувств. Потом у Бернарда начались неприятности с работодателями. Он постоянно выплескивал на них свой гнев. И когда в очередной раз что-то вызвало у него возмущение, он не сдержался и был уволен. Мой муж был мастером на все руки, но терял одно место за другим в течение первых пяти послевоенных лет. Слухи, распространившиеся о нем, мешали ему найти достойную работу. Мысль, что мне придется работать, чтобы содержать семью, удручала его еще больше. Долгое время он ни с кем не разговаривал и занимался строительством. Вот тогда он и поставил забор на заднем дворе, сделал замечательные шкафчики на кухню и садовую беседку. Только он не считал это работой.