О, сколько счастья, сколько муки… - Анастасия Туманова

Через несколько минут Настя увидела, как из дома выходят двое. Маргитка плакала, волоча за собой огромный пухлый узел. Яшка держал ее за руку и оглядывал улицу. Вскоре он махнул рукой, и от угла не спеша подкатила извозчичья пролетка. Яшка сказал извозчику несколько слов, тот кивнул. Маргитка быстро залезла в пролетку. Брат прыгнул следом, повернулся к дому, и на мгновение Яшкины глаза встретились со взглядом Насти. Но пролетка рванула с места, копыта лошадей застучали, удаляясь в сторону Большой Грузинской, и вечерняя Живодерка опустела вновь.

На второй версте Рогожской дороги под звездным небом бродили кони. Поле было покрыто туманом, из которого появлялись и вновь исчезали лошадиные морды и хвосты, слышался храп, негромкое ржание. Очертания шатров и телег едва проступали в белесой пелене. Над полем висел тонкий месяц. От недалекой реки тянуло сыростью, в воздухе звенели комары, в траве оглушительно стрекотали кузнечики. Угли возле шатров уже догорали. Время перевалило за полночь, табор спал, и лишь у крайнего шатра красные отсветы тлеющих головешек выхватывали из темноты две фигуры — мужскую и женскую.

— Вот так. — Илья, не отрываясь, смотрел на огонь, и в глазах уже рябило от этого. — Вот так…

Варька молчала, попыхивая длинной изогнутой трубкой. Некрасивое лицо сестры не выражало ничего. Взяв лежащую рядом палку, она поворошила угли, и в небо взметнулся сноп пляшущих искр.

— Не потухло бы совсем… Сколько, говоришь, это у вас было?..

— Три месяца.

— Да-а-а… Вот послал бог брата — на лето оставить нельзя! Ну, и чего ты ждал? Ты Настьки не знаешь?

— Так ведь, Варька, я же и раньше…

— Что «раньше»? Раньше другое дело было, хотя и тоже ничего хорошего… Сам, что ли, не понимаешь? — Варька, отложив трубку, нахмурилась. — Ну, что у тебя головы нет, я всегда знала. Но Маргитка-то чем думала? Цыганская девчонка, понимать должна была…

— Наверное, тоже ничем. — Илья вздохнул. — Знаешь, она совсем ничего не боялась. Это я боялся, а она… — Он поморщился, как от боли, вспоминая. — Даже сейчас ее вижу… Глаза закрываю и вижу. Сидит, смотрит на меня своими пятаками зелеными и говорит: «Не жалею ни о чем. Не хочу без любви жить и тебе не дам…» Дэвлалэ!

— Вон куда… — без улыбки удивилась Варька. — Влюбилась, значит, девочка без памяти. Ну а ты-то что? Не мальчишка вроде, чтобы так голову терять. Вот здоровый-то он, наверное, был, хвостатый, рогатый…

— Кто? — испугался Илья.

— Бес.

— А… — криво усмехнулся он, — который мне в ребро, что ли? Наверное, здоровый. Знаешь, может, ты и правду говоришь, что головы у меня нету… Только, боюсь, я и сейчас ее люблю. Ее, Маргитку.

— Как ты сказал? — изумленно переспросила Варька, опуская трубку и поворачиваясь к нему. Илья не поднимал глаз, чувствуя, что даже спина у него горячая от стыда. Ведь по пальцам можно было перечесть случаи, когда он говорил вслух такие слова. Но сейчас уже нечего было терять, и, в конце концов, не затем он пришел сюда, чтобы врать.

Варька выкатила палкой из углей несколько черных картофелин и придвинула их к Илье.

— Бери.

Он сапогом затолкал картошку в траву.

— Пусть в росе остынет… Варька! Ну, что я делать должен?

— Что делать… Откуда я знаю? — Варька кидала с ладони на ладонь горячий клубень, морщилась, роняла на траву хлопья золы. — Значит, любишь девочку? Так и бери ее, живи с ней. Настька тебя, сам говоришь, отпустила.

— Не могу. Все-таки годы уже не те. У меня семья… Мальчишки еще маленькие, Дашку пристраивать надо. И… как я с Маргиткой жить-то буду? Я через десять лет стариком стану, а она только по-настоящему бабой заделается. И найдет себе мужика помоложе. Куда мне тогда деваться? В монастырь?

— Так чего же ты мне голову морочишь? — рассердилась Варька. — Вставай, морэ, кругом шагом марш — и к жене обратно!

— «Кругом шагом марш…» — проворчал Илья. И умолк, глядя в черное поле, где чуть слышно фыркала чья-то лошадь.

— Ну, не балуй! — сердито прикрикнула Варька на нее. — Илья, нельзя же так. Ведь, если подумать… Эй, кто это там идет? Ефим, ты? Лачо бэльвель![49]

Из темноты теперь уже отчетливо послышались приближающиеся шаги, лошадиное всхрапывание. Вскоре в розовый круг света вошел молодой невысокий цыган. В поводу он вел большого гнедого жеребца.

— Здравствуй, биби Варя! Будь здоров, Илья Григорьич!

— Ну — богатый, что ли, чяворо? — улыбаясь, спросила Варька.

— Богаче царя небесного! — Цыган блеснул хитрыми глазами. — Вот, взгляни, Григорьич, какой красавец! До самой Сибири довезет и пить не запросит!

— Сменял? — полюбопытствовал Илья, вставая и рассматривая жеребца. — У тебя же, кажись, мерин вислопузый в оглоблях бегал…

— Вот его и сменял! — расхохотался Ефим так, что жеребец, всхрапнув, шарахнулся в сторону. — Гаджо на Конной дурак дураком попался! Мы с Колькой его за полчаса уломали да еще магарыч стребовали! И-их, пропал теперь мой вислопузенький… Со дня на день ведь подохнуть собирался, еле на ногах стоял, на ночь жердями подпирали!

— Ладно, чяво, ступай себе, — строго сказала Варька. — Катерина-то твоя сейчас тебе — у-у-у!..

— Что такое? — Ефим разом перестал улыбаться.

— Как что? Ты разве не два дня назад вернуться должен был? Только не ври, что всю неделю коней менял! Да Катьке тут уже такого наговорили! Все рассказали — и где тебя видали, и с кем, и за сколько… Поколотит она тебя, слово даю.

— Да ну… — неуверенно махнул рукой Ефим. — Баба — она баба и есть. Поголосит и уймется. Я ей сережки купил. Спокойной ночи, ромалэ.

Цыган и конь скрылись в темноте. Варька задумчиво посмотрела им вслед.

— Вот Ефим — такой же потаскун, как и ты. Постоянно от своей Катьки гуляет, весь табор об этом только и гудит, в каждом городе по раклюхе[50], а потом купит жене серьги или шаленку — и ничего! Дальше живут.

— Ну-у… У людей все по-людски, — с завистью пробурчал Илья. — Кабы вот Настька такая была…

— Прожил бы ты с ней тогда столько, как же. Илья, опустив глаза, занялся остывшей картошкой. Чуть погодя нехотя заговорил:

— Может, и хорошо бы, если б не прожил. Я только сейчас понимать начал… Она ведь не для меня совсем, Настька-то. Ей бы князя, графа… Чтобы на руках ее носил, пылинки сдувал, смотрел на нее, как на икону… А от меня она что видела? Телеги да грязищу на дорогах… Может, и мне надо было за себя какую-нибудь дуру-девку взять. Чтобы не рвалась романсы петь, а, как все, по ярмаркам с картами носилась…

— Угу… То-то ты и сейчас на хоровую девчонку глаз кинул. Или правда поверил, что Маргитка будет для тебя по базарам гадать?