Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса - Стивен Пинкер

Также стоит заметить, что передозировки опиоидов – эпидемия, бушующая по большей части среди обожающих наркотики беби-бумеров, которые достигли среднего возраста. Пик смертей от отравления в 2011 году приходился на людей в возрасте около 50 лет, а в 2003-м – на людей в возрасте за сорок; в 1993 году отравления косили тех, кому нет сорока, в 1983-м – тридцатилетних, а в 1973-м – двадцатилетних[548]. Произведя соответствующие арифметические действия, легко убедиться, что в каждом десятилетии наркотиками себя убивали именно представители поколения, рожденного между 1953 и 1963 годами. Несмотря на нашу вечную тревогу по поводу подростков, сегодняшние детки в относительном порядке или, как минимум, в куда лучшем положении. По данным крупного лонгитюдного исследования тинейджеров под названием «Наблюдая за будущим», употребление алкоголя, табака и наркотиков (за исключением марихуаны и электронных сигарет) учащимися старшей школы упало до самого низкого уровня с начала исследования в 1976 году[549].

~

С переходом от индустриальной экономики к экономике, основанной на сфере услуг, многие критики общественного уклада начали тосковать по эпохе фабрик, заводов и шахт – вероятно потому, что сами никогда там не работали. Ко всем уже рассмотренным нами смертельным угрозам рабочие места на промышленном производстве добавляли бесчисленное множество других, потому что все, что машина способна сделать со своим сырьем – распилить, раздробить, запечь, переработать, проштамповать, перемолоть или забить, она может проделать и с работником, который ею управляет. В 1892 году президент Бенджамин Гаррисон отмечал, что «американский рабочий рискует потерять жизнь или здоровье с той же вероятностью, что и солдат на войне». Вот как Отто Беттман комментирует некоторые из жутких кадров и подписей в своей коллекции:

«Невезение» было удобным оправданием для работодателей, и до недавних пор идея «невезения» была частью всеобщего фатализма по поводу несчастных случаев со смертельным исходом, вина за которые возлагалась на судьбу или божий промысел. (Сегодня инженеры по технике безопасности и работники системы общественного здоровья даже не используют словосочетание «несчастный случай», чтобы избежать отсылок к капризам судьбы; его заменил профессиональный термин «непреднамеренная травма».) Первые меры безопасности и страховые полисы, появившиеся в XVIII и XIX веках, защищали собственность, а не людей. Когда во время промышленной революции рост частоты смертей и увечий стало уже невозможно игнорировать, его начали списывать со счета как «цену прогресса» – в соответствии с негуманистическим определением прогресса, не учитывающим благополучие человека. Начальник железнодорожной дистанции, оправдывая свой отказ возвести крышу над погрузочной платформой, говорил: «Люди дешевле черепицы… Там снаружи очередь стоит, ожидая, когда кто-нибудь отсеется»[551]. Бесчеловечная поступь промышленного производства увековечена во многих символах нашей культуры, среди которых герой Чарли Чаплина у сборочного конвейера в фильме «Новые времена» и Люсиль Болл на шоколадной фабрике в телесериале «Я люблю Люси».

Рабочие места начали меняться в конце XIX века, когда возникли первые профсоюзы, проблема безопасности труда привлекла внимание журналистов, а правительственные агентства принялись подсчитывать число жертв[552]. Рассуждая о смертельной опасности, которой подвергались железнодорожные рабочие, Беттман опирался не только на фотографии: в 1890 году смертность на рабочем месте среди железнодорожников достигала шокирующего уровня в 852 человека на каждые 100 000, что составляло почти 1 % в год. Кровопролитие поутихло в 1893 году, с принятием конгрессом США закона, обязывающего оснастить все грузовые составы пневматическими тормозами и автосцепкой. Это был первый федеральный акт, направленный на повышение безопасности труда.

В первые десятилетия XX века, в эру прогрессизма, меры по обеспечению безопасности труда распространились и на другие профессии. Случилось это во многом благодаря неустанной агитации со стороны реформаторов и профсоюзов; помогли и разоблачительные выступления журналистов и писателей вроде Эптона Синклера[553]. Самой эффективной реформой стало простое нововведение, позаимствованное из Европы: ответственность работодателей и компенсации работникам. Раньше сам пострадавший или его родственники должны были судиться, чтобы получить хоть какие-то деньги, – часто безуспешно. Теперь работодателей обязали выплачивать компенсацию заранее установленного размера. Изменение было на руку не только работникам, но и управленцам: планировать затраты и договариваться с пострадавшими стало проще. Что важнее всего, изменение привело к возникновению общности интересов менеджмента и рабочего класса: и те и другие – как и страховые компании, и правительственные агентства, гарантировавшие выплату компенсаций, – были теперь заинтересованы в том, чтобы рабочие места стали безопаснее. Компании организовывали комиссии и отделы по безопасности труда, нанимали инженеров по технике безопасности, вводили множество защитных мер: иногда по экономическим или гуманным мотивам, иногда в ответ на возмущение общественности после какой-нибудь нашумевшей катастрофы, часто – под давлением судебных исков и правительственных регламентов. Результаты видны как на ладони на рис. 12–7[554].