Нетленный прах - Хуан Габриэль Васкес

По окончании церемонии, когда присутствующие еще не успели выйти из зала, Абакук Ариас, один из полицейских, оказавшийся у Капитолия в день убийства генерала Урибе, набрался смелости и предложил помолиться и за упокой его души. То ли он присутствовал на проповеди не с самого начала, то ли был так невежественен, что сам не понял, о чем просит. Руфино Берестайн поднялся, и суровое чело его, что называется, отуманилось. Он окинул полицейского таким прозрачно-льдистым взором, какого никто доселе не видал, а Эдуардо де Торо, к примеру сказать, не забудет до конца дней своих. И сказал, будто выплюнул:

– Этот мерзавец должен гнить в аду.

На следующее утро после этой встречи Ансола шел по городу, прижимая к груди книжечку в кожаном переплете, которую Бонилья, окончив свой рассказ, выложил на стол. «Здесь – имена, адреса и более-менее разборчивые записи, – сказал он. – Для меня будет честью, если вам что-нибудь пригодится». И указал два-три имени – тех, кого следовало разыскать незамедлительно, чтобы попытаться получить их показания. Двумя жирными чертами было подчеркнуто имя некоего Франсиско Сото.

Тот жил в большом двухэтажном доме с угловым, на две стороны выходящим балконом, через перила которого свешивались герани. Дом, судя по всему, принадлежал людям обеспеченным. Горничная открыла Ансоле двери и проводила в гостиную через патио с глиняными цветочными кадками, где он успел заметить босого мальчугана, который играл в пристеночек. Франсиско Сото приветствовал гостя с легким удивлением: этот молодой еще человек явно привык, что о визите договариваются заранее. Он объяснил, что только что вернулся из долгой и утомительной деловой поездки: из Каракаса – в Гавану, из Гаваны – в Нью-Йорк, и предпочел, чтобы газеты не сообщали о его возвращении в Боготу. Об этом неизвестно даже многим его друзьям. А как проведал об этом сеньор Ансола?

– От генерала Любина Бонильи, – ответил тот. – Это он рассказал мне о вас.

– А-а, генерал Бонилья. Тогда понятно. Шустрый господин.

– Мне он сказал, что вы с ним встречались около года назад, после убийства генерала Урибе.

– Да недели две спустя. Я шел в адвокатскую контору Альберто Сикара. С Бонильей мы поговорили о его школе детективов – он в те дни носился с этой идеей. Я представился, он вспомнил мое имя. Достал записную книжку и сказал, что давно уже искал случая поговорить со мной.

– О гибели генерала Урибе?

– Он слышал, что я располагаю кое-какими сведениями. Как он это узнал – мне неизвестно. У него нюх как у ищейки. Ну так что – открыл он эту свою школу?

– Открыл. А что же это за сведения? Что-то связанное с иезуитами?

– Вы-то как об этом узнали? – сощурился Сото и, не дожидаясь ответа, сказал: – Да. Я сказал ему, что он был вторым человеком, видевшим то же, что и я. Или – что знаю еще одного человека, видевшего то же, что он, однако не сказал ему, что этот человек – я. Не хотел встревать в это, мне проблемы без надобности. А он предложил встретиться там, где нас не заметит полиция. – Сото помолчал. – Однако мы так и не встретились, потому что он не связался со мной до моего отъезда.

– И по сию пору, – проговорил Ансола.

– Да. И я не рассказывал об этом никому. Ну, или почти никому. И не знаю, как вы об этом узнали.

– Так что же вы видели?

Вечером 13 октября, за два дня до покушения, Франсиско Сото спускался по Девятой калье вместе со своим приятелем Карлосом Энрике Дуарте. В этот поздний час прохожих на улице не было. Они прошли под балконом иезуитского колледжа, и Сото показал на угловой дом напротив: «Вон там живет генерал Урибе». Приятель промолчал. Они пошли дальше, в сторону Капитолия, но еще не дойдя до угла Седьмой калье, увидели двоих мужчин, выходящих из маленькой двери: на одном была фетровая шляпа, на другом – соломенная.

– В соборе Сан-Бартоломе есть что-то вроде черного хода, выводящего на Девятую. Вот оттуда они и вышли. Человека в фетровой шляпе я узнал сразу же – это был Лео-вихильдо Галарса. Второго толком не разглядел: заметил только, что он выше ростом и гораздо лучше одет.

С Галарсой он познакомился в пивной «Эль Митинг», где-то в году девятом, что ли; знаком с ним был и Карлос Энрике Дуарте: Галарса мастерил что-то по заказу его матушки. Приятели удивились, увидав его в такой час на улице и в компании человека совсем иного пошиба – и при этом оба вышли из задней двери иезуитского колледжа. Удивились – но тут же и позабыли о них, пока в газетах не появилось фото Галарсы. «Это он убийца генерала Урибе!» – твердил Дуарте в пятницу. – Это он убил!»

В полицию они обратились не сразу. В день похорон оба шли в многолюдной траурной процессии, провожавшей генерала Урибе на кладбище, к фамильному склепу, и, осознав весь масштаб произошедшего, а также увидев издали священников, которые держались рядом с семьей покойного, заговорили о том, что к убийству могут быть причастны иезуиты. Ни для кого не было секретом, что они терпеть не могли генерала, о чем высказывались во всеуслышание; Франсиско Сото, как и все обитатели Боготы, был свидетелем бешеной травли, которую в последние годы развязали газеты «Унидад» и «Сансон Карраско», два их печатных (и продажных) органа. И то, что один из убийц выходил из церкви Сан-Бартоломе, едва ли могло оказаться простым совпадением. Сото и его друг Дуарте припомнили, что падре Руфино Берестайн, самый влиятельный и самый неумолимый иезуит в Боготе, окормлял еще и столичную полицию. («Наш колумбийский Распутин», сказал Франсиско Сото, но шутка успеха не имела.) И оба приятеля, отшагав в траурной процессии, решили, что лучше будет помалкивать, потому что от преступления, где замешаны полиция и иезуиты, лучше держаться подальше. Вскоре им пришлось поздравить себя с этим решением, потому что в конце недели пошел гулять слух, будто полиция хватает всякого, кто желает дать показания. Потом они увидели это собственными глазами – людям, которых они хорошо знали, людям, за репутацию которых могли бы поручиться, пришлось провести несколько часов или всю ночь за решеткой, как уголовникам – и всего лишь за то, что они совершили ошибку, рассказав о том, что видели.

– Бедолаги не знали, что не обо всем, что видел, надо говорить, – сказал Франсиско Сото. – Тем паче в такие времена.

– Но вот сейчас они могут наконец нарушить молчание, – сказал Ансола. – Сейчас нам просто необходимо, чтобы они разверзли уста. Если такие люди, как вы, им об этом не скажут, злодеи останутся безнаказанными.

– Вы ходили посмотреть на них?

– На кого?

– На убийц. Ходили в «Паноптико»?

Сам Франсиско Сото был там. В прошлом декабре, вернувшись из своей долгой деловой поездки, он вдруг вспомнил, что не переступал порог тюрьмы с тех пор, как посещал там отца. «Ваш отец сидел в тюрьме?» – удивился Ансола. Да, был в заключении по окончании последней войны, – ответил тот. Его отец, дон Теофило де Сото, воинствующий, что называется, либерал, оказался среди тысяч тех, кто проиграл эту позорную войну и оказался за решеткой. Дон Теофило вскармливал своего сына историями о войне: в детстве – историями о героизме, по мере взросления – о страдании, горечи разочарования, обманутых надеждах.