Мудрый король - Владимир Москалев

– Почему ты спросил?

– А я видел их на ярмарке. Белые плащи с красным крестом на груди и левой руке.

Они присели на скамью.

– Что ты поймешь? Тебе всего шесть лет.

– Они такие интересные. Я постараюсь понять. Они рыцари? У них такой орден?

– Наполовину рыцари, наполовину монахи. Облачение, правда, одинаковое. У них есть главный – великий магистр, имеющий собственный штаб. В нем сенешаль, маршал, братья-сержанты, которые потом тоже становятся рыцарями, хотя они и незнатного происхождения. Видимо, поэтому они носят коричневые плащи.

– У них, наверно, есть свое знамя?

– Белое знамя с широкой черной полосой по верхнему краю. Есть у них даже свой устав, которому они подчиняются. Пересказывать его тебе я не буду, потому что и сам толком не знаю, да и ни к чему тебе это. Знаю только, что, согласно уставу, любой может быть исключен из рядов этого братства за убийство, воровство, трусость, дезертирство и ересь. Кстати, их еще называют храмовниками.

– Почему?

– Рыцари храма Соломона – вот откуда это название. Вообще, это – орден Храма.

– Раз они рыцари, то дерутся?

– Конечно. Видел бы ты их в бою, они ведь участвовали во Втором крестовом походе. Мне об этом рассказывали.

– А почему у них плащи белого цвета с красными крестами?

– Белый цвет – символ невинности, красный – мученичества.

– Я слышал, они защищают паломников. Значит, они живут в Святой земле, где Гроб Господний?

– Они повсюду. Во всех странах живут тамплиеры. И в Париже. У них тут главная резиденция во Франции – замок Тампль, к северу от города. Это один из самых могучих замков королевства. Здесь они живут, занимаются торговлей и платят деньги нашему королю.

– Зачем ему столько денег? Что он с ними делает?

– Содержит войско для борьбы со своими врагами. Много денег забирает сам город. Видел его улицы? Вонь, грязь, всякая зараза на них. Король скоро покончит с этим, улицы и дороги станут лучше. На это нужны деньги, сам понимаешь. Пока чистят только главные улицы, ведущие к мостам и воротам. Другие – квартальные – горожане сами чистят за свой счет, таково распоряжение городского старшины. А еще рынок Ле Аль, это по правую сторону реки. Его построил дед нашего короля, а Филипп сделал его крытым. Такого рынка нет ни в одном городе.

– Папа, расскажи еще что-нибудь о рыцарях Храма. Они женятся? А у них много денег? А кто у них самый-самый старший? А боевой клич у них есть?

Гарт рассказал сыну все, что знал об этих удивительных людях. Раймон, раскрыв рот, готов был без устали слушать отца, но не все полагалось знать ребенку его возраста, поэтому отец вскоре замолчал. А тут еще ветер поднялся, и небо вмиг затянули грозовые тучи. Упали на землю первые капли и, едва отец с сыном успели скрыться во дворце, на Париж низринулся ливень.

Несколько дней спустя Филипп свиделся с тамплиерами на Гревской набережной. Это было, пожалуй, любимое место короля. Здесь жили торговцы – основа парижского патрициата. Тамплиеры, которые помогали в делах торговли, а также представляли собой солидную охрану купцов, регулярно получали вести из латинского королевства. Они рассказали Филиппу, что совсем недавно умер юный Балдуин V, король Иерусалимский. Ему было всего восемь лет, и он не отличался крепким здоровьем. А в прошлом году внезапно скончался его дядя Балдуин IV по прозвищу Прокаженный. Проказа свела в могилу одного из самых умных королей Иерусалима.

Внезапная смерть юного племянника пошатнула авторитет регента Раймунда III в глазах мусульман, поскольку не осталось ни одного законного наследника, исключая мать Балдуина, Сибиллу, старшую дочь давно усопшего короля Амори. Поэтому ничего не оставалось, как посадить на трон эту Сибиллу, которую короновал иерусалимский патриарх Ираклий. Но поскольку она была замужем за Ги де Лузиньяном, то поспешила возложить вторую корону на голову своего легкомысленного и явно обделенного умом муженька.

На сцену выходит некий королевский вассал Рено де Шатильон, презиравший Лузиньяна. Несмотря на временное перемирие, он в 1182 году принялся уничтожать мусульман. Сарацины возопили о возмездии, посылая проклятия на голову Рено. Он тем временем, построив галеры, по Мертвому морю направился на юг, грабя мусульманские порты на берегах Иордана и торговые суда с паломниками, направлявшимися в Мекку. Саладин скрипел зубами: мало того, что он отныне стал люто ненавидеть Шатильона, он еще утратил свой авторитет среди единоверцев, считавших его гарантом безопасности их жизней и святынь. А Рено, едва Лузиньян надел на голову корону, словно в насмешку, захватил торговый караван сарацин и перебил всю его охрану.

Это было откровенным нарушением перемирия. Саладин потребовал от Рено ответа и полного возмещения им потерь. Тот только рассмеялся в ответ и даже не принял его послов.

Назревала война. И это во время раскола между латинскими государствами на Ближнем Востоке! Откуда же он взялся? Оказалось, произошел конфликт между рыцарями. Те, что прибыли из Европы, стремились завоевать себе территории; те, что жили здесь давно, не желали их отдавать. Словом, началась междоусобица – та, что и на родине, во Франции.

А Саладин тем временем с небольшим войском выступил в поход на христиан. Первыми пытались противостоять ему тамплиеры, но он безжалостно уничтожил их отряд. Сто пятьдесят отрубленных голов осталось лежать в пыли.

Саладин начал собирать армию для похода на Иерусалим. Он жаждал мщения.

Покойный Генрих Молодой был коронован в 1170 году, но не имел королевства. Отец не давал ему править и в Нормандии, хотя сын считался ее герцогом, 13-м по счету. Джеффри Бретонский, четвертый сын Плантагенета, недавно приехал в Париж, прося у Филиппа помощи против отца, который по-прежнему распоряжался в Бретани, не давая сыну власти. Филипп решил помочь своему вассалу и дал согласие, как вдруг Джеффри обратился к нему с еще одной просьбой:

– Скоро двадцать девятое сентября, день святого Михаила, покровителя Нормандии. В память старшего брата я бы охотно принял участие в поединке на копьях. Король Французский устраивает их так часто, что моя просьба, полагаю, не вызовет у него удивления. Я прошу об этом перед решающей битвой. Как знать, не окажется ли она для меня последней.

– Дурное предчувствие тревожит тебя? – спросил Филипп.

– Подъезжая к Парижу, возле самого леса мне повстречалась старуха-нищенка. Я протянул ей монету. А она, вместо того чтобы взять ее, уставилась на меня, будто апостола Петра увидела перед собой. Долго смотрела, а потом сказала:

– Ты молод и излишне горяч. Попробуй заглянуть в свою душу – не поселилась ли в ней глубокая грусть и не нашептывает ли она тебе, «Прощайся!» Если так, поворачивай коня.

Я только посмеялся над ее словами и хотел уже ехать дальше, как вдруг она снова проговорила: