Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Хотела прорваться к нему – не дали. Её держали крепко. В руку вложили бокал вина. Закуска – самая немудрящая, которую многие по старой московской памяти принесли с собой, запросто, – лежала на длинном столе, вокруг которого не было даже стульев – не было места. Грубо нарезанные колбасы, хлеб, домашние пироги и вино.

Кто-то крикнул, прося Сергея почитать стихи.

Взобрался на какую-то скамеечку. Вина он уже хлебнул. Читал монолог каторжника Хлопуши из поэмы «Пугачёв».

Глуховатым голосом, как мелодичной заунывной песнью, околдовал слушателей. Большинство не поняли смысла совершенно. Но Сергей донёс силу, заложенную в строчках, поэтому впечатление от чтения было большое.

Прибывали всё новые и новые гости. Было очень душно, совершенно невозможно дышать.

Кто-то, стоящий за спиной Сергея, прошептал своему собеседнику: «Подлейте, подлейте ему ещё…»

Стали задавать вопросы: «Что вы думаете о большевистской власти? Это навсегда, или они уже выдохлись? За что расстреляли поэта Гумилёва? Вернётесь вы в Россию? Там вас никто не ждёт! Там вас не оценят, как здесь! Мы вас любим, прочитайте что-нибудь совершенно новое, что ещё нигде не печаталось! Скажите, а сколько денег вы заработали в Америке? А что вы кричали жителям Бостона?»

Сергей видел: от него ждут скандала. Зачем ещё столько людей пришло поглазеть на него? Что за гнусные вопросы? Они хотят знать – каков он?! Красный или какой другой? Вот, отказался он выступать в «левой» газетёнке и на их подмостках. Так они тут его выловили! Все, все они тут! Ждут его падения, его промаха и его крови! Самое неприятное – эти подлецы облепили его Исиду, как туча. Всё внутри него уже кипело, кровь стучала в висках будоражащим вином. Что ж, получайте!

– Поэма «Страна негодяев».

«Жид, жид…» – повисло в воздухе. Даже те, кто плохо понимал русский, слово это, оскорбительное для евреев, знали прекрасно. По рядам, как ветер, пошёл ропот.

Сергей увидел: они поняли. Ещё как! Всё глухое недоброжелательство, что было скрыто за шепотком, вырвалось наружу. Он просто сорвал с них маски. Драться – так в открытую. Ему кричали, чтобы он замолчал. Усмехнулся: следующим шагом обычно бьют в морду.

Исида поняла, что вечер пошёл как-то не так, как надо. Прорвалась к милому. Оттёрла от него Рашель. Исиду старались увести обратно – она отпихивалась, держась за Сергея.

Ему кричали: «Вы не поэт! Вы антисемит!!! Вы хоть знаете, где находитесь?!! Бей его!!!»

Сергей увидел единственный выход. Рванул на Исиде лёгкое, как паутина, платье. Все ахнули. Платье с треском разошлось. Придерживая его лоскут, Исида в ужасе лепетала: «Darling…» Он прижал её к себе с силой, шипя в глаза: «Сука подзаборная… Тварь интернациональная… Тебе нравилось, как тебе здесь гладили ножки эти жиды?» Он бросал ей в лицо гневную матерную брань, она стояла, тихая, покорная, стараясь повторять ужасные слова, чтобы успокоить его. Исиде казалось, что у него тот самый припадок, что бывает иногда, когда он слишком много выпьет. Заглядывала в лицо: чёрные ли глаза, затопленные зрачками? Но нет, они были обычными, голубыми. Ничего не понимала…

Сергей добивался одного: увести конфликт в другое русло.

Знакомый поэт схватил его за руки с воплем:

– Что вы делаете, Сергей Александрович!

– Болван, вы не знаете, кого защищаете!

Исиду окружили женщины, увели её в соседнюю комнату. Сергей не увидел этого, кричал:

– Исида! Где Исида?!

Ему сказали, что она уехала домой. Забыв шубу и шапку, бросился вниз по лестнице, выскочил на улицу. Было уже совсем темно. Ни такси, ни Исиды. Врут! Они врут ему! Вернулся обратно. Кричал, требовал вернуть ему жену! Куда они её дели?! В соседнюю квартиру?! Снова бросился вниз. Несколько человек – за ним. Нарвались на полицейского-ирландца.

Пришлось объяснять ему, что человек принял лишнего. Полицейский, весьма лояльный к этой человеческой слабости, велел вести буяна домой. Снова вернулись. В отчаянии Сергей бросился к окну, распахнул его. Морозный воздух свистом разорвал дурманящий спёртый дух квартиры. Крикнул, что, если не вернут Исиду, он бросится вниз, с шестого этажа!

Его схватили, он боролся.

– Жиды, жиды, жиды проклятые! Распните, распните меня!

Кусался и плевался. Его связали и уложили на диван.

Мани-Лейб подошёл и с сожалением заметил:

– Ты же знаешь, что это оскорбительное для нас слово. Перестань!

Сначала Сергей умолк, а потом не выдержал, настойчиво повторил:

– Жид!

– Если не перестанешь, я дам тебе пощёчину.

– Жид!

Мани-Лейб несильно хлопнул по щеке связанного Сергея. Тот метко плюнул ему в лицо.

Это странным образом успокоило Сергея. Он оглядел всех, столпившихся над ним, и миролюбиво сказал:

– Ну всё. Концерт окончен. Развяжите меня, я поеду домой.

В отеле Исиды не было. Значит, они её спрятали. Злился на неё. Ну нельзя же быть такой дурой. Неужели не видела, что его поведение – просто фарс?! Что вокруг там – одни враги были. Может быть, кроме самого Мани-Лейба. Им просто воспользовались.

Уже днём вышли газеты с кошмарным описанием скандала в Бронксе. Исида предложила дать опровержение. Нужно пригласить врача, чтобы он дал официальное заключение, что был опасный припадок. Но сначала надо помириться с Мани-Лейбом. Сергей написал ему грустное, извинительное письмо. В нём он сообщил о том, что у него та же болезнь, наследственная падучая, которая была у Эдгара По и Альфреда де Мюссе, что он не помнит потом ничего из того, что было…

Мани-Лейб, чья настоящая фамилия была Брагинский, пришёл мириться на следующий день. Жали друг другу руки.

Сергей лежал в постели, усталый и бледный. Улыбался так вымученно и грустно, что у Мани-Лейба сжалось сердце. Сергей сказал, что они уезжают из Штатов. Выступать Исида уже не сможет. Все газеты объявили его антисемитом. Его! Твердил, что у него дети от еврейки. Зинаида еврейкой не была, но Сергею было удобно думать иначе. У неё были немецкие корни. Чуть не плакал, говоря, что жид – слово для него вовсе не ругательное. Ну, это как «стерва», ласковое слово! Мани-Лейб недоверчиво качал головой, вздыхал. На прощанье Сергей надписал ему свою книгу: «Дорогому другу – жиду Мани-Лейбу». К надписи с сарказмом добавил:

– Ты меня бил.

Уходя, еврейский поэт подумал, что всё-таки Сергей помнил события в Бронксе. И, не выдержав, прямо на выходе из отеля жирно зачеркнул шутливое посвящение – «жиду».