Редкие девушки Крыма. Роман - Александр Семёнов

О чём могла знать или догадываться Оксана? О лекарствах из госпиталя – знала, как и все, о нервном срыве Надежды – тоже; но, кажется, не имела понятия о его истинной причине. Думала, что он случился от беспокойства за беглого сына, как я понял из дальнейших разговоров. И замечательно.

В один из ближайших дней я встретил брата Лены, ничуть не укрощённого севастопольским распределителем. Эта страница биографии скорее добавила роковых и грозных красок его образу. Может быть, дома он вёл себя прилично и оставил в покое сестру, но безответные ребята были и в восьмых-девятых классах. Одного из них, спокойного, умного Германа Думбадзе, он повалил наземь возле стены на заднем дворе и так сжимал его пальцы, что бедняга извивался и едва не всхлипывал. Куртка его была расстёгнута, рубашка вылезла из брюк. Выглядело это всё непристойно.

Когда в сентябре на пришкольном участке нечто подобное, но ещё хуже, творила с Леной кошмарная, членистоногая Кондратюк, я был в пяти шагах от того, чтобы остановить её, но всё-таки прошёл мимо. Сейчас, приняв мой тяжёлый пендель, Игнатович выпустил руку Германа и обернулся. Не давая опомниться, я схватил его за плечи и толкнул к стене. Он вякнул что-то угрожающее, но тут же прикусил язык – струсил, уродец, закрылся предплечьями и выглядывал из-за блока, точно леший из дупла. Эта внезапная робость только сильнее разъярила меня. Чуть помедлил, прислушался: злой, просто бешеный, но голова трезвая, руки не дрожат. И хорошо. Просунул кисть сквозь глухую защиту и, толкнув пальцами в лоб, крепко приложил его затылком к оштукатуренному кирпичу. Повторил дважды. «Отпустите, дяденька, больше не буду!» – умолял его взгляд, но я не верил и далеко не был удовлетворён, костяшки кулаков чесались, требуя работы.

Отступил на полшага и сказал наугад:

– Выкладывай живо.

И не ошибся: он выгреб из кармана несколько монет. Я зажал их в левой руке, а правой двинул ему чуть ниже солнечного сплетения – от души, чтобы донести привет сквозь куртку. Может, и перестарался: Игнатович хватанул воздух ртом, выпучил глаза и стал опускаться на корточки.

– Встать! – рявкнул я, потащил его вверх за шиворот и, кое-как разогнув, съездил сбоку в челюсть, прежде чем он вновь осел. Опрокинул ударом колена в плечо и лишь тогда заметил ошарашенное лицо сидящего на мёрзлой земле Думбадзе. Кажется, он пытался встать, но поскользнулся. Я протянул руку и одним рывком поднял его в полный рост, будто выдернул утопающего. Герман был чуть выше меня и, вопреки фамилии, русоволос и сероглаз.

– Идём, – сказал я, вернув ему деньги, – если ещё тронет, сразу говори мне.

– А… как же…

– О нём, что ли, волнуешься? Не бойся, очухается. Подожди минуту. – Я отряхнул его с боков и сзади несколькими взмахами ладони. – Теперь идём.

От изумления он даже не сказал спасибо, но я не огорчился. Зная свой характер, предполагал в недалёком будущем сожаление, муки совести, но день заканчивался, а на душе было светло, и чувство такое, словно я не Игнатовичу, а себе вломил за прошлое недостойное поведение и теперь от него свободен. Подайте скорее Метца, подайте Землякова!.. Впрочем, это я загнул. Метца, Землякова, Лысенко и ещё нескольких видных мафиози в школе больше не было, их родителей срочно и без лишнего шума перевели в другие части: кого-то – на Север, кого-то – на Дальний Восток.

Таня приболела и несколько дней не появлялась на уроках и в подвале. Сама виновата, – чуть охрипшим, но бодрым голосом рассказывала по телефону, – решила, что крымская зима после питерской – почти лето, и бегала по магазинам в курточке на футболочку. Но это в какой-то степени к лучшему: не торопясь проявила плёнки, разобрала привезённые книги, многое успела прочитать…

– И как тебе? – спросил я.

– Интересно! Сегодня изучала строение и функции печени в подробностях, от картинок разыгрался аппетит… А за окном знаешь что происходит? Лебеди в бухте ломают лёд. Представь, вылезли всей стаей, ходят, переваливаются на коротких лапах. Нашли слабое место, собрались толпой и качаются, пока не треснет!.. – Посмеявшись и несколько раз кашлянув, она продолжала: – Сань, завтра буду уже не заразная, приходи в три часа, хорошо? Ужасно соскучилась…

И на следующий день, едва я показался в её комнате, повисла на мне, обхватив руками и ногами.

– Не стряхнёшь, и не думай! Помнишь, я говорила, это невозможно?

– Даже не собираюсь, – ответил я, – и пробовать не стану, сидите на здоровье.

– Ай, Саня, раздавишь… Ну что ты делаешь?

Таня притворялась: раздавить упругую часть её тела, стиснутую моими ладонями, не смог бы и первый силач на Земле. Уступая просьбе, я на миг отпустил её, затем вновь прижал к себе, и вскоре от этой пульсации над ухом раздались тихие стоны пополам со смешками. Я уже понимал, что физический контакт, напряжение и сопротивление жизненно необходимы Тане, и всегда был рад помочь, но удивлялся, как легко эта забавная возня вызывает ощущения совсем иного характера. Не только у неё, у меня ещё и больше…

– Сашка, так рада тебя видеть!.. – шептала Таня, стягивая через голову кофту вместе с майкой. Путалась в рукавах; я не то помогал, не то мешал и хотел подумать о чём-нибудь постороннем, только бы отвлечься и не истратить пыл раньше времени, но о чём подумать? Не о чем совершенно, голова пустая и до жути счастливая… Она ещё не перестала восторженно звенеть, когда мы вместе сбегали в ванную; затем Таня, стоя в одних трусиках перед зеркалом, говорила, что временами нравится себе, – а какой невзрачной казалась ещё год-другой назад, особенно рядом с Маринкой. «А сейчас нравлюсь, просто удивительно, удивительно…» – повторяла, и я смотрел, находя приметы, не замеченные раньше. Так получилось, что в Питере, кроме первого раза, видел её больше ночью, в сумраке, да и не столько видел, сколько чувствовал руками и губами, – а теперь, при дневном свете, ясно различил тонкий вертикальный шрам на боку, от рёбер до верха правой ягодицы.

– Откуда это? – спросил, поцеловав его. Таня улыбнулась:

– Ерунда. Берег обвалился, съехала вниз и оцарапалась.

– Ничего себе… И какая высота?

– Метра два, наверное. Ещё на коленке, видишь? Другой случай, неудачный прыжок.

– А мои шрамы почти все на левой руке, – сказал я.

– Почему?

– Правша. Вырезал корабли из деревяшек, нож иногда соскакивал, чиркал по левой… в общем, ей не везло.

– И вот здесь, – сказала Таня, раздвинув волосы надо лбом. – Совсем глупо: ехала на велосипеде, колесо в яму на полном ходу – и рыбкой через руль, да ещё двухколёсный друг на меня сверху. Хорошо, без сотрясения… Руку сломала, но срослась как новенькая.

– Когда?!

– В седьмом классе весной. Ходила в гипсе, не помнишь?

– Нет…

– Если бы ты ходил с перевязанной головой, тоже бы не заметила.