Все меняется - Элизабет Говард

Прошло некоторое время, прежде чем она поняла, что влюблена и что это началось в тот самый день. Но к тому времени она уже миновала все стадии, кроме покорности прямо-таки лавине желания – похоти, как она сердито называла его, – однако это мало что изменило. Она посещала репетиции так часто, как только позволяли семейные обязанности, каждый раз смотрела их и представляла себе, что это с ней он предается любви, с ней он расстается, что это она пытается понять его неверность. Когда он целовал Лидию-Мэриголд, Клэри чуть не теряла сознание от желания. Но во время перерывов на кофе или обед почти не говорила с ним: не просто не хотела его, когда он становился самим собой, – относилась к нему почти неприязненно. На протяжении всех этих недель стыда и попыток вытеснить этот стыд она была обостренно восприимчива к нему: знала, когда он, как и ожидалось, заигрывал с Лидией, знала, когда его отвергали, знала, когда он переметнулся к Бетти Паркер (ненадолго), и, наконец, поняла, когда он обратил внимание на нее саму. Разумеется, ни о чем таком и речи быть не могло: она счастливая в браке тридцатидвухлетняя женщина с двумя прелестными детишками…

Он пригласил ее на обед. Ничего особенного, от нее не убудет. Возможно, время, проведенное с ним, настоящим и несносным, исцелит ее, поможет отделить актера от человека.

Нет, конечно же, не помогло. Едва они сели за столик в маленьком дорогом ресторане, где его хорошо знали, он снова стал актером – пленял ее своим низким обольстительным голосом, уверял, что с первого же дня обратил на нее внимание, но был под таким впечатлением от ее «потрясающего произведения – для первой пьесы это просто шедевр», что почти уже решил любить ее издалека… Один официант принес им устриц, другой налил немного вина, которое он попробовал и знаком дал понять, что подойдет, – однако, продолжал он, на прошлой неделе, стоило их взглядам скреститься, он ощутил ток. Какой? Электрический? Некий магический ток, сближающий их.

– А порой, когда вы наблюдали за мной со столь созидательным вниманием, мне казалось, что и вы ощущаете то же самое. – Он неотрывно смотрел ей в глаза, и она словно загипнотизированная не могла отвести взгляд.

– У вас самые прекрасные и выразительные глаза, какие я когда-либо видел, – он поднес к губам ее руку и поцеловал. – Ешьте устрицы, – добавил он. – А то наш морской язык перестоит.

Еда привела ее в равновесие.

– Вы каждый день обедаете одинаково? – спросила она, заметив, что им не приносили меню и он не делал заказа.

– Да, когда прихожу сюда. Я, конечно, дерзнул предположить, что вы любите рыбу.

Она кивнула:

– Но я не очень голодна.

– Это прекрасный признак.

– Признак чего?

Он посмотрел на нее так проникновенно, что она чуть не лишилась чувств.

– Во мне любовь, этот изверг, вечно пробуждает голод. – Он доел свои устрицы и ласкающим движением приложил два пальца к ее щеке. – Ешьте, милая моя Кларисса, ради поддержания сил.

Ей вспомнились сразу два момента – как Лидия сказала, что он со временем превратился бы в такого же изверга, только нового, и как он коснулся пальцами ее щеки, когда они только познакомились, – и она ощутила, что краснеет. Его проникновенность пленяла ее успешнее, чем все слова или поступки.

– Вы краснеете очаровательно, как никто другой, – заметил он. – Это румянец главной героини.

– А еще какие бывают? – И она загордилась столь изощренным ответом.

– Ну, знаете, как говорят – что кто-то покраснел до корней волос или выглядит как после пятнадцати партий в сквош – довольно потное занятие, не говоря уже о том, что в нем недостает романтики. Но все это не про вас, милая Кларисса, – вы не такая, вовсе нет.

Принесли рыбу.

Он предупредил, что съесть ее надо быстро, чтобы вернуться в театр вовремя. В такси на обратном пути он обвил рукой ее талию, повернул ее к себе и поцеловал. На несколько секунд на нее обрушилась паника, как бывает, когда тонешь, а потом – невероятное ощущение свободы, с которым она блаженно погрузилась в глубины нового опыта, воплощающего ее самые смелые мечты: она сцепила пальцы на его шее и поцеловала его в ответ так, что их поцелуи слились воедино.

Это он отстранился первым, он расплатился с таксистом и он же предупредил, что войдет через переднюю дверь, а она – через служебный вход.

– Тогда вы сможете привести в порядок волосы, и никто не узнает о нашей тайне. На этом же углу в такси я встречу вас после репетиции, и мы поедем ко мне в отель, где есть очень уютный и тихий бар. – Все это он произнес скороговоркой и ушел, оставив ее собирать шпильки, выпавшие на сиденье такси.

Они репетировали две финальные сцены пьесы: когда Энтони приходится сказать Мэриголд, что им надо расстаться, а затем заключительную – с Мартой, его женой.

Репетиция происходила уже на сцене, а Клэри сидела в пустом затемненном партере. Ей требовалось побыть одной. Примерно в середине этого нескончаемого дня она позвонила Арчи и сообщила, что вернется поздно – не мог бы он покормить детей ужином?

– Насколько поздно?

– Точно не знаю. Поужинай с детьми. Я, наверное, перехвачу здесь сандвич вместе с актерами.

– Ладно. Есть время поболтать?

– Боюсь, нет. Ты просто ангел, так справляешься с детьми.

– Ангелы обычно летают стаями. До встречи.

Для того, кто ведет себя так, как она сейчас, соврать – раз плюнуть, сказала она себе. Однако ей пришлось заставлять себя смотреть последние сцены и краткий эпилог после них, в котором план «поцелуемся и расстанемся друзьями» не срабатывал и непоправимый ущерб, нанесенный всем троим, становился очевидным. Показывая это, она сажала каждого персонажа на стул, поставленный на авансцену, а тем временем из проигрывателя звучала запись – что думали люди, которые не знали о них. Первой была очередь Мэриголд. Шквал голосов: «ничего, пройдет»; «вы перетрудились»; «неудивительно, если столько засиживаться допоздна; все, что вам нужно, – свежий деревенский воздух: от него на ваших щеках снова заиграет румянец»; «вы еще не знаете мужчин, дорогая, – они бывают совершенно невыносимыми»; «ей нужен славный и надежный молодой человек, а не это творческое недоразумение. Кто-нибудь с хорошей работой и перспективами». Мэриголд вскакивает со стула и убегает со сцены. Потом Клэри стала смотреть Марту – саму себя, – но не выдержала и сбежала в одну из пустых гримерок.

И там столкнулась с осознанием, чем все это стало для Арчи, о чем, как ей казалось, она и раньше думала достаточно, чтобы как следует понять. Но теперь, в муках ее страсти к Квентину, до нее дошло, что она отмахнулась от мыслей о его чувствах, словно достаточно было лишь проявить немного силы воли, чтобы справиться с ними. Она со стыдом вспомнила, как нетерпима была к нему, умаляя его несчастье своим собственным.

Она понимала, что предложение Квентина сходить в «очень уютный и тихий бар» его отеля – лишь прелюдия к соблазнению. И нестерпимо желала его. Об Арчи она вообще не думала: ей просто хотелось, чтобы Квентин занялся с ней любовью, влюбился в нее, оттрахал ее до слез.