За степным фронтиром. История российско-китайской границы - Сёрен Урбански

эта книга бросает вызов работам по дипломатической истории и нисходящей интерпретации этого фронтира и пограничья. Услышав голоса кочевых скотоводов, ремесленников, торговцев и пограничников, признавая за ними роль исторических агентов и сопоставив их нарративы с повествованиями столичных элит, можно подтвердить тот факт, что судьба имперского фронтира и пограничья никогда всецело не решалась в метрополиях. Превращение аргунского фронтира в пограничье, свойственное национальным государствам, часто принимало неожиданные обороты.

Сети, стратегии и социальные идентичности населения пограничья сложно переплетались, выходя за пределы границы. Казаки, например, стремясь к самоопределению, становились разбойниками или эмигрировали. Служащие таможни подрабатывали, продавая на черных рынках товары, конфискованные у контрабандистов. Местные кочевые скотоводы ответили на вторжение метрополий миграцией через границу или стратегической сменой гражданства.

Подчеркнем, что не каждый человек был активным сторонником или противником государства. Однако даже подавляющее большинство пассивных или безразличных людей способствовало созданию, поддержанию и разрушению пограничных режимов. Их истории демонстрируют, что фронтиры и пограничье всегда были местами, от которых исходили как поддержка, так и сопротивление метрополиям. Таким образом, Аргунский бассейн стал средоточием взаимосвязанных событий, которые отразились на всей российско-китайской границе.

Китай и Россия очертили границу примерно триста лет назад, однако потоки людей и товаров в разделяемом фронтире контролировались государственными агентами не полностью. Аргунский бассейн во многих смыслах оставался проницаемым имперским фронтиром, где социальные и культурные идентичности представителей разных этнических и лингвистических групп сливались и перемешивались. Так же как это происходило в любой другой отделенной местности обеих империй, население этого порогового пространства часто оставалось более привязано к своему непосредственному окружению, чем к какой-либо национальной идее. Необходимость огромных военных и бюрократических ресурсов стала важнейшей причиной неспособности империй установить свою гегемонию и эффективный контроль. Сферы государственного контроля по большому счету сводились к нескольким, расположенным на значительном расстоянии друг от друга заставам. Большая часть имперского фронтира, таким образом, оставалась проницаемой, позволяя свободное перемещение людей и товаров.

Мобильность промышлявших охотой и собирательством тунгусов и монголов-скотоводов вызывала постоянное беспокойство имперских властей. Автохтонное население фронтира добровольно не признавало ни российско-китайскую границу, ни имперскую власть. Традиционные культуры, религии и экономика продолжали существовать в то время, когда метрополии устанавливали более жесткие приграничные режимы. Ганьчжурская ярмарка оставалась для монголов важнейшим центром межграничной торговли продуктами местной пастушьей экономики даже с наступлением ХX века. Центральная роль буддизма для кочевых скотоводов как в России, так и в Китае, а также общие родовые имена свидетельствуют о разделяемой религии и родстве.

Возможности империй по установке, укреплению и поддержанию международной границы со временем росли. Этот рост стал возможен благодаря технологическому и организационному прогрессу, а также увеличению финансовых вложений. Только установив телеграфную сеть, построив железную дорогу и внедрив другие достижения современности, империи преуспели в усилении контроля и приближении периферии к метрополии. Когда имперская политика усилилась, кочевники и пастухи воспротивились завоеванию своих земель и разрушению традиционного мобильного образа жизни. В то время как Тохтого, монгольский предводитель, открыто боролся с китайскими силами в 1900-х годах, убивая людей и агитируя своих соплеменников, другие кочевники сохраняли молчание, заботясь по большому счету только о благополучии своих семей и сохранности скота.

Введя современную инфраструктуру, государства определили дозволенный способ пересечения границы и, таким образом, усилили ее формализацию. Новые транзитные узлы заменили традиционные каналы и способы перемещения на лошадях, верблюдах и баржах. Такие инфраструктурные проекты, построенные для обеспечения межграничной коммуникации, потока товаров, людей и идей через пограничный коридор, соответствовали представлениям их создателей. Это современное пограничье, оснащенное базовыми имперскими институтами, возникло в стратегически значимых регионах, тогда как старые, еще проницаемые фронтиры продолжали существовать в других местах.

Современные средства транспортировки, однако, не всегда служили государственным интересам. Железные дороги на деле увеличили неконтролируемое движение через границу, позволив возникнуть новым и независимым видам контактов между представителями различных политических, этнических, экономических, религиозных и общественных групп. Аркадий Николаевич Никитин, глава поселкового совета Маньчжурии в 1910-х годах, теоретически должен был обеспечивать российское господство в этом китайском железнодорожном поселении. Однако это был коррумпированный чиновник, который на практике больше заботился о собственной выгоде и наживе. Русские и китайцы фронтира так и не сформировали общий культурный код, однако они были знакомы друг с другом благодаря торговле и находили способы взаимодействия. Многие быстро адаптировались к меняющейся ситуации на границе. Однако у их потомков было еще меньше вариантов приспособления. Они могли принять правила, установленные государствами, или уехать.

Метрополии значительно преуспели в усилении контроля над всем пограничьем вдоль реки Аргунь в 1930-х годах. Этому способствовало ужесточение наказаний нарушителей и усиление военного присутствия на границе. Сейчас контролировалась уже не только внешняя государственная граница. Пограничье оказалось изолированным как снаружи, так и изнутри, были созданы пограничные зоны, население которых стало предметом особого внимания, а частные перемещения в этих зонах были ограничены. Традиционный образ жизни, если где-то он еще сохранился, был включен в новые национальные культуры. Продолжительные родственные и экономические сети начали приобретать очертания формальной международной границы, а новые связи возникали на основе их полного принятия.

Обновленная демографическая ткань вытеснила коренное население. Депортация ненадежного коренного населения и первых колонистов, а также иммиграция в приграничье людей, подчинявшихся государственной власти, существенно сказались на ситуации в пограничье. Рожденные в центральных районах России и КНР и незнакомые с культурой традиционного фронтира, эти люди, возможно, стали архетипическими жителями пограничья в это время. Один из них – Михаил Иосифович Сладковский. Выходец из Красноярского края, находившегося примерно в двух с половиной тысячах километров на запад от Аргуни, он стал руководителем специальной службы советских пограничников на приграничной станции Отпор в возрасте двадцати шести лет. Сладковский, очевидно, был преданным большевиком, желавшим с оружием в руках устанавливать новые жесткие правила. Он говорил на китайском (выучил его в институте), однако уже не мог перейти китайскую границу, как это было возможно всего несколько лет назад. Другие чиновники, такие как Петр Петрович Пурин, работник советского консульства в Хайларе в 1920-х годах и глава технического отдела разведки в Забайкальском военном округе в 1930-х годах, столкнулись со сложностями, потому что когда-то проживали в китайском пограничье. Обвиненный в шпионской деятельности в пользу Японии Пурин был арестован и расстрелян в годы правления Сталина.

Пурин и Сладковский представляют два различных типа новых жителей Приаргунья, их судьбы позволяют проследить его изменения. Оба они были агентами государства. Пурин, однако, приехал раньше, когда международная граница еще слабо охранялась и была недоукомплектованной. Его «преступлением» стали прежние связи с китайцами, японцами и другими людьми с той стороны границы. Сладковский в отношениях с иностранцами не выходил за рамки профессиональной необходимости. Когда международная граница оказалась плотно закупорена, советское партийное государство и в меньшей степени правительство Маньчжоу-го депортировали или казнили местных жителей, обладавших связями, выходящими за пределы периметра границы. Надежные граждане постепенно заменили таких, как считалось, нелояльных людей, хотя содержание понятия «надежный» постоянно корректировалось.

Частичная смена состава пограничного населения в дальнейшем усилила легитимность постепенно ограничиваемого пространства и связала подданных и властителей. Больше не было русских официантов на станции Маньчжурия, которые обслуживали бы японских посетителей на китайском языке. Люди, говорящие только на русском или китайском и никогда не бывавшие в соседней стране, потеснили людей с межкультурным опытом. Подавляющее большинство новых жителей никогда в жизни не пересекало международную границу. Граница приобрела и идеологическое значение, наполнилась новыми смыслами и новой законностью. На новых жителей пограничья, не обладавших межкультурным опытом, можно было воздействовать посредством государственной пропаганды, которая, используя понятия «закрытая» и «священная» граница, изображала землю за рекой чуждой и враждебной.

Послевоенные десятилетия ознаменовались дальнейшим расколом. Государственные партийные бюрократы в Москве и Пекине, находящиеся в тысячах километров от границы, преуспели в уничтожении «пограничной культуры». Разделение было уже не просто физическим, во многих смыслах граница превратилась в психологическую стену, воздвигнутую в сознании как жителей, так и приезжих. Межграничные связи в советско-китайском пограничье, по сравнению с периодом Маньчжоу-го, действительно усилились в союзнический период,