Победители чудовищ - Джонатан Страуд

Он умолк в ожидании, пока его слова разнесутся по чертогу вместе с дымом. Снова воцарилось молчание, но это было совсем не такое молчание, как после речи Лейва: люди пребывали в задумчивости, они переваривали услышанное, оценивали, взвешивали и принимали решение. Он видел, как кое-кто — в том числе кузнец Грим — медленно кивнул, он услышал постепенно нарастающий одобрительный ропот в десятках глоток.

— Все это очень хорошо, — хрипло произнес Лейв, — однако же одна гордость наши головы не спасет!

— Не нужно бояться, — сказал Халли и взглянул в сторону Ауд. — Свейн мне свидетель, есть в мире вещи и пострашнее простых смертных. А мы можем кое-что придумать. Кстати, какая погода на дворе? Я сегодня еще не выходил на улицу.

Унн-кожевница подняла крупную коричневую руку.

— Туман! И все никак не рассеивается.

— Это хорошо. Если туман продержится до вечера, мы можем использовать его в своих интересах. Мы-то знаем свои земли…

— Луна сегодня будет полная! — вмешалась другая женщина.

— И это тоже можно использовать, — сказал Халли.

— Постойте!

У Лейва дрожала рука — только по этому и видно было, в каком он возбуждении. Голос его, хотя и напряженный, звучал спокойно.

— Мы ведь еще не приняли решение, — негромко сказал он. — Что мы будем делать, уходить или сражаться? На мой взгляд, все красивые слова Халли не выкуют нам ни единого меча. Я повторяю еще раз: надо бежать!

— А я говорю, надо сражаться! — настаивал Халли.

— А я говорю, — раздался голос из угла чертога, — что вам стоит послушаться Халли.

Все как один обернулись в ту сторону. И все увидели в тени занавесей стройную, высокую фигуру Астрид, законоговорителя Дома Свейна. Лицо у нее было бледнее лунного света, волосы разметались по плечам, точно ветви плакучей ивы, и платье на ней было белым, как снег. Она уже больше месяца не появлялась на людях.

— Ваш вершитель умирает, — сказала она. — Сегодня днем, сегодня ночью, завтра — это случится скоро, и это случится здесь. Я не позволю ему умереть на дороге, беглецом из собственного Дома. Вы можете уходить, если хотите, но если вы уйдете, мы с Арнкелем с вами не пойдем. Оба выхода, предложенных моими сыновьями, разумны; вам выбирать, чей совет вы примете. Я спрошу одно: а как поступил бы Свейн? Я же ныне возвращаюсь к мужу. Гудню, дорогая, нужна чистая вода, можешь принести?

Занавесь колыхнулась; Астрид исчезла. Лейв глубоко вздохнул. Он посмотрел на Халли.

— Ну ладно, братец, — сказал он. — И что нам делать?

Герои встретились на лугу посреди долины; поначалу они все топорщили бороды и поводили плечами, и никто не снимал руки с рукояти меча.

Однако Свейн сказал так:

— Друзья мои, ни для кого не тайна, что в прошлом между нами было немало разногласий. Но сегодня я предлагаю заключить перемирие. Эти троввы совсем распоясались. Я предлагаю встать плечом к плечу и выгнать их из долины. Что вы на это скажете?

Тогда выступил вперед Эгиль.

— Свейн, — сказал он, — я буду сражаться с тобой плечом к плечу.

И прочие, один за другим, поступили так же.

Тогда Торд сказал:

— Все это замечательно, но что получим с этого мы сами?

Свейн сказал:

— Если мы поклянемся оборонять долину, то она будет принадлежать нам, отныне и навеки. Как вам это?

Прочие сказали, что это их вполне устраивает.

Тогда Орм спросил:

— Где же мы будем сражаться?

Приближался полдень, а туман, спустившийся на Дом, так и не разошелся. Смутно виднелись темные клинья ближайших полей, уходившие в белизну. Одинокие деревья стояли размытыми серыми силуэтами, погруженными в молчание. На дороге не было ни души; стаи птиц пролетали и скрывались вдалеке.

Но в Доме Свейна тишины не было и в помине. Тут все пребывало в движении, и все неустанно трудились, не останавливаясь ни на миг. Каждый был занят своим делом. Даже в прошлом году, во время подготовки к Собранию, ничего подобного не замечалось.

В старом пересохшем рву, заросшем травой и тростником, возилось множество народу, доставая камни, упавшие со стены. Женщины и дети брали камушки поменьше, мужчины — потяжелее и несли их на дорогу и к воротам. Самые тяжелые камни волокли лошадьми или группами человека в три-четыре. В воротах другие группы людей разбирали камни и использовали их для восстановления обрушившихся кусков стены, которая мало-помалу приобретала прежний, давно утраченный облик.

В Доме, в мастерских вокруг центрального двора, кипела другая работа. Тут высилась гора бревен, отложенных на просушку. Мужчины брали одно бревно за другим и катили их в мастерские; оттуда доносилось ритмичное тюканье топоров и визг пил.

Неподалеку, в кузнице, полыхало алое пламя, и Грим, голосом, перекрывающим грохот молота, отдавал приказания сыновьям.

С другой стороны Дома, у Южных ворот, где стена совсем развалилась, молодые парни с лопатами и мотыгами рыли мягкую землю.

Тем временем из всех домов и хижин выбегали женщины с корзинами, ящиками, бочонками и бидонами, снося их в чертог. Из стойл и хлевов за стеной уводили скот, сгоняя его во двор; и теперь поросята, куры и гуси бродили на свободе, путаясь под ногами.

А посреди всего этого, в центре двора, стоял Халли Свейнссон, наблюдая, выслушивая и отдавая приказы тем, кто к нему подходил.

Вот явился Болли-пекарь, краснолицый и потный.

— Хлеб почти испекся. Куда его девать?

— Кухней занимается Гудню. Она тебе скажет куда.

Вот вышла из кожевенной мастерской Унн.

— Четыре чана приготовили. Кому их отдать?

— По одному на каждую сторону. Вели Бруси их отвезти.

Вот подошел Грим, с раскаленной кочергой в руке.

— Мне нужно побольше ведер. Сколько таких штук делать-то?

— Столько, сколько бревен найдется. Стена длинная.

Грим остановился рядом с ним, утер лоб рукавом.

— А что, думаешь, получится?

— У Свейна же получилось? Коля ему удалось одурачить!

— Ну, шестнадцать штук уже готово, они мне всю кузню загородили. Пусть их кто-нибудь заберет.

— Я попрошу Лейва. На стене он командует.

Грим ушел. У Халли выдалась небольшая передышка. Он огляделся. Насколько он мог видеть, все было в порядке. Никто не сидел сложа руки; все дружно трудились ради желанного исхода. Не то чтобы они были в восторге от этой работы. По крайней мере, некоторые явно относились к ней скептически, другие — с открытой враждебностью (в том числе его брат, Лейв). Но после первоначального колебания, когда Халли начал излагать свои соображения, никто с ним уже не спорил. Соображения превратились в приказы; осторожность уступила место уверенности. Халли все энергичнее излагал свои идеи. Люди восприняли его план — и отчасти заразились его решимостью.