Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

* * *

Она говорит:

— Он хочет забрать у меня ребенка. Он хочет оставить ребенка у себя. Он похитил мою дочку.

— Когда ты вернешься, она будет на месте. Можешь не сомневаться.

— Когда это будет?

— Спроси у себя самой. Тебе решать.

— Хм.

Почему я не могу жениться на одной из них и прожить с ней в ссорах и разладе всю остальную жизнь? Я уже пробовал.

— Сними меня еще.

— Я снимал тебя вполне достаточно. Я не хочу больше никаких снимков.

— Тогда я уйду во вторник.

— Вторник. Прекрасно. Это будет завтра.

— Завтра вторник?

— Да.

— О!

Она хватает мяч и притворяется, что хочет разбить окно.

— А бывало так, чтобы ты поймал женщину снова — после того, как ты поймал ее однажды?

— Это почти неслыханно.

— А почему бы и нет?

— Так не бывает.

— Почему?

— Не бывает, и все тут.

— Завтра. Ох, Господи.

Я иду на кухню и берусь за мытье посуды — чем больше ты делаешь черной работы, тем лучше к тебе относятся, это я уже усвоил.

* * *

Я вхожу в ее комнату. Там стоит Л.

— Что у тебя с рукой? — спрашивает он.

— Ничего, — говорю я.

Все взгляды устремляются на мою перебинтованную руку — это длится какое-то мгновение, недостаточно долго.

— Так ты ее поймал? — спрашиваю я.

Л. профессионал высочайшей пробы, несравненный, О. Дж. Симпсон нашего извращения.

— Это я его поймала, — говорит женщина.

— Погоди, погоди. Так это не делается.

— Я изменила правила, — говорит она. — Я с радостью предоставлю тебе экземпляр новых правил, которые я записала здесь, вот в этом блокноте.

Л. лыбится, как выхухоль, он явно доволен, что его поймала такая классная женщина.

— Погоди, погоди, — говорю я, — Сегодня еще не вторник!

— А мне это по фигу, — говорит она. Она улыбается этому Л.

Я ухожу на кухню и начинаю отскребать микроволновку при помощи «Фэйри».

Изменить правила — насколько это смело и оригинально! Она и вправду на редкость одухотворенная личность.

«Французский русский рокфор или оливковое масло с уксусом», — бормочет она во сне — не иначе как работала прежде официанткой, это подсказывает мне логика.

* * *

Пойманная женщина делает обратное сальто из положения стоя.

Я бешено аплодирую. Больно большому пальцу.

— Где Л.?

— Я отослала его прочь.

— Почему?

— У него нет интересных проблем. К тому же он сделал с меня неудачный набросок.

Она демонстрирует мне набросок углем (Л. известен как прекрасный рисовальщик), и я вижу, что сияние ее красоты несколько затуманено — там, на этом наброске. Скорее всего, Л. заранее нервничал, что не сможет превзойти мои фотографии.

— Бедняга Л.

Пойманная женщина снова крутит сальто. Я снова аплодирую. Что сегодня, вторник или среда? Я не помню.

— Среда, — говорит она. — В среду моя дочка ходит на танцы и ночует чаще всего не дома, а у своей подруги Регины, которая живет близко к тому месту, где у них танцы. Так что мне нет никакого смысла возвращаться в среду.

* * *

Прошла неделя, а она все еще со мной. Она уходит постепенно.

Если бы я повырывал ей все волосы, ее не полюбил бы никто, кроме меня. Но она не хочет, чтобы я повырывал ей все волосы.

Ради нее я надеваю различные рубашки: красную, оранжевую, серебристую. Ночью мы держимся за руки, до самого утра.

Так вот, я купил себе маленький городок (Галвестон, штат Техас) и для начала сказал всем, что никому не нужно никуда переезжать, что мы организуем все постепенно, без спеха, никаких скоропалительных перемен.

Они и радовались, и не очень чтобы верили. Я прогулялся до порта, посмотрел на склады хлопка, рыбные рынки и всякие такие установки, как-то там связанные с распространением нефти по всему свободному миру, и подумал: «Сюда бы еще несколько яблонь. Да, это было бы очень мило». Затем я вышел на этот самый бульвар, где посередке растут толстенные пальмы высотою футов по сорок или не знаю уж там сколько, а по обеим сторонам — олеандры, он тянется квартал за кварталом, а в конце упирается в безбрежную ширь Мексиканского залива, а по обеим сторонам его — импозантные такие здания и еще большая католическая церковь, сильно смахивающая на мечеть, и дворец епископа, и симпатичная такая сараюха из красного кирпича, где собираются шрайнеры[59]. Какой милый городок, думал я, он меня прекрасно устраивает.

Он устраивал меня настолько прекрасно, что я тут же начал его перестраивать. Очень медленно, осторожно. Я попросил скольких-то там людей освободить от своего присутствия один из кварталов по Первой стрит, а затем снес их жилища. Я разместил этих людей в «Галвес-отеле», это лучший отель города, расположен прямо на набережной, и позаботился, чтобы все их номера были с красивым видом из окна. Эти люди всю свою жизнь мечтали пожить в «Галвес-отеле», но не могли, потому что у них не было на это денег. Теперь они были в восторге. Я снес их жилища и разбил на освободившемся месте парк. Мы засадили его всем, что только бывает, а еще поставили миленькие железные скамейки зеленого цвета, а посередине — маленький фонтан, все самое обыкновенное, стандартное, мы не старались поразить кого - то своим воображением.

Я был доволен. Все люди, жившие в четырех кварталах, окружавших снесенный квартал, получили нечто, чего у них прежде не было: парк. Они могли сидеть в нем на лавочках и все такое. Я пошел посмотреть, как они там сидят. Некий чернокожий человек уже играл в моем новом парке на бонго. Я ненавижу эти барабанчики, бонго. Я начал было говорить ему, что перестань долбить по этим долбаным бонго, но затем я сказал себе: нет, так нельзя. Ты обязан позволить ему играть на этих долбаных бонго; если уж ему так хочется, это одна из прискорбных издержек демократии, за которую я горой. Затем я начал обдумывать новое размещение людей, которых я выселил, не могли же они жить в этом роскошном отеле до скончания века.

Только я не имел никаких идей относительно нового микрорайона, кроме одной: в нем не должно проявляться излишнего воображения. Поэтому я решил поговорить с одним из этих людей, одним из тех, кого я выселил, парнем по имени Билл Колфилд, который работал в оптовом табачном заведении на Меканик-стрит.