Инквизитор. Часть 6. Длань Господня - Борис Конофальский

Она закричал, но Бригитт закрыла ладонью Элеоноре рот и, схватив за одежду, буквально волоком потащила её в дом.

Оказывается, немало сил было у Бригитт, хотя не казалась она сильной, наоборот, даже хрупкой казалось.

На всю эту мерзость, что вытворяла его жена, когда на людях прощалась с воем и слезами со своим любовником, на всё это Волков смотрел молча, смотрел с холодным презрением, даже с брезгливостью. Но на Бригитт он смотрел с удовольствием и благодарностью.

Красивая, холодная, беспощадная Бригитт знала, что делать. И всё сделала быстро и как надо. Он был благодарен этой красивой рыжей женщине. Волков был благодарен ей, что она прекратила весь этот балаган, этот позор. И готов был опять награждать её. Ведь это она всё так хорошо устроила с Шоубергом и женой. Он пока не знал ещё, чем её наградить.

— Господин, надо уже заняться вашим ухом, — попомнил ему брат Ипполит.

— Да-да, — сказал он и крикнул, — Роха, захвати меч мерзавца, он в телеге.

Прежде, чем зайти в дом, он всё же остановился и посмотрел, как солдаты вынесли со двора труп Шоуберга, а потом перекинули через забор верёвку, подтянули и привязали её со стороны двора. Вскоре в воротах появился Хилли и сказал:

— Господин, всё сделано. Висит, как вы и приказали.

Вот теперь можно было заняться и ухом.

Пока монах брил ему правую сторону головы, чтобы наложить на рану швы, Роха кричал на кухню:

— Мария, твой господин, думается мне, голоден, у него был нелёгкий денёк, неси что-нибудь нам уже.

Волков всегда молча переносил лечение, но тут спросил:

— Что там? Чего так долго возишься?

Монах взял щипцы и что-то вытащил из раны, что-то маленькое, в ноготь длинной, и розовое.

— Что это? — Спросил кавалер.

— Кость вашего черепа. Хорошо, что такая маленькая. Он не только вам пол уха обрубил он ещё и чуть череп вам не раскроил.

— Чёртов ублюдок, надо его было просто пристрелить, — прорычал Роха и, помолчав, добавил. — Слушай, Фолькоф, заканчивай ты с этими дуэлями. Не ровен час, и не повезти тебе может.

Кавалер промолчал, ему было не до того, монах шил ему ухо, это было неприятно. Он буквально слышал, как толстая игла с хрустом проходит через твёрдый хрящ.

А тем временем дворовая баба стала быстро носить еду. Мария сама принесла и поставила на стол сковороду с жареной свининой с луком.

— О! — Сказал Роха. — Хвала всем святым, удачный денёк: и коня получил, и свинину. А пиво? Мария, где пиво?

Он не стал ждать хозяина дома, не такой уж Игнасио Роха был галантный человек, чтобы знать всякие такие тонкости. Он с удовольствием стал есть свинину и запивать её пивом. И вовсе его не смущали окровавленные тряпки на столе возле него и медицинское шитьё, что происходило рядом. А кавалеру ещё пришлось посидеть пока и помучаться. Лечение — дело не из приятных.

Наконец, когда монах закончил, они уселись за стол.

— Надеюсь, у тебя поста нет, — спросил он у монаха.

— Шесть дней ещё до Рождественского поста. — Сообщил монах.

— Слава Богу, — сказал Роха и перекрестился, — а то я уже думал, что нарушил пост.

— А я что-то не припомню, что бы ты постился, — сказал Волков, выкладывая себе в тарелку мясо.

Он не успел приступить к еде, как дворовая баба пришла и сказала, что пришёл к нему господин.

— Господин? Какой ещё господин? — Не понимал кавалер.

— Из ваших, — сообщила баба.

— Ну, зови.

Это был Георг фон Клаузевиц. Рыцарь остановился в трёх шагах от стола и поклонился.

— Прошу вас, кавалер, — сказал Волков, указывая ему на стул за столом.

— Благодарю вас кавалер, я сыт, — сказал молодой рыцарь. — Я по делу… Вернее…

— Говорите. — Произнёс хозяин Эшбахта.

— Я видел, что на вашем заборе висит человек.

— Висит, — согласился Волков.

— Лица я его не разобрал, оно разрублено сильно, но солдат сказал, что это фон Шоуберг. Я хотел бы знать, что это за Шоуберг. Это Леопольд фон Шоуберг?

— Кажется, да, имени я его в точности не помню, но, кажется, его так звали, — произнёс кавалер. — Лучше вам справиться у моей жены.

— У жены? — Удивился фон Клаузевиц. — Она его родственница?

— Ну, наверно, можно и так сказать, а что вы хотели, кавалер?

— Просто я его знал.

— Я тоже, но больше по письмам, — сказал Волков.

— Просто я не понимаю, вы повесили его тело на заборе…

— Да, и что, у вас от этого аппетит пропал?

— Я не понимаю, неужто он заслуживает такого обращения? Почему вы так с ним обходитесь, он был благородным человеком.

— Думаю, либо вы не всё знаете, либо у нас разные представления о благородстве.

— Вот поэтому я и здесь, я хотел бы разъяснений.

— Разъяснений? — Переспросил Волков.

Лицо его изменилось. Вот именно этого он терпеть не хотел. Именно из-за этого он и не хотел брать слишком благородных молодых людей к себе в учение и в оруженосцы. Теперь каждый благородный из его выезда будет требовать у него объяснений его действий, потому что его действия, видите ли, могут не соответствовать их пониманию чести или ещё какой-нибудь чепухе. Но на сей раз он решил объясниться.

— Ну, что ж, — начал Волков, — значит, по-вашему, Шоуберг был человеком благородным?

— Безусловно, иначе я бы не пришёл сюда и не начал бы этот разговор. — Отвечал молодой рыцарь.

— В таком случае у нас разные представления о благородстве, так как ваш Шоуберг был любовником моей жены, и на сей раз он ехал к ней в надежде, что меня не будет дома.

— Этого не может быть, — спокойно отвечал фон Клаузевиц.

Волков вытащил из сапога стилет и положил его на стол:

— Прежде чем я воткнул этот стилет ему в сердце, он улыбался и говорил мне, что с радостью думает о том, что я до конца жизни буду вспоминать, что он задирал подол и раздвигал ноги моей жене.

Фон Клаузевиц не ответил, кажется, он не верил в это.

— Может, желаете прочитать письма, что он писал моей жене? — Вдруг с улыбкой предложил Волков молодому человеку.

— Нет-нет, — поспешно отвечал рыцарь, — не желаю.

Он молчал, глядел то на хозяина Эшбахта, то на Роху, а потом сказал:

— Если так, то вы имели полное право его убить, но вывешивать его на заборе как конокрада излишне.

А Волков вдруг обозлился:

— Он ни чем не лучше конокрада или какого-то другого вора. Он вор, который ехал брать моё, и он будет висеть на моём заборе.