Королева войны - Феликс В. Крес

— Погиб мой гость, сын Дома К. Б. И., — сказала княгиня Эзена. — Ты явишься к его отцу и признаешься в собственном легкомыслии. Явишься… такой, как сейчас. Я хочу, чтобы его благородие Эневен узнал, как княгиня Сей Айе поступает с невольницей, которая сопровождала его сына на вечерней прогулке и осмелилась не погибнуть вместе с ним. Ты признаешься в собственной трусости. Опишешь нападавших. И понесешь наказание, которое тебе назначит отец этого мальчика. Потом, если будет возможность… а я уверена, что будет… вернешься ко мне, в Сей Айе.

Заплаканная Жемчужина не могла ничего ответить. Она лишь закрыла лицо ладонями и кивнула в знак того, что понимает.

— Ты плачешь в последний раз, — сказала княгиня, вставая и раздраженно отбрасывая волосы за спину. — Я уже не умею, разучилась… и ты тоже. Понимаешь? Ты разучишься.

— Эзена…

— Я слушаю.

— Я люблю тебя, — плача, сказала Жемчужина. — Я твоя собственность, и я сделаю все… что прикажешь…

Она разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.

— Но я думаю и чувствую… помни иногда об этом… Я не вещь, Эзена…

Княгиня почувствовала, что все же… чему-то не разучилась. Откинув голову назад, она какое-то время смотрела вверх, хотя в спальне не было ветра, который высушил бы ее глаза… Потом она по очереди коснулась ноздрей костяшками пальцев и машинально откинула со лба прядь волос. Все так же завернутая в сорванную с кровати занавеску, она вышла из спальни и прошла мимо Энеи, которая при ее виде широко раскрыла глаза.

— Пусть Сева и Аяна приготовят мне другую спальню, — сдавленным голосом сказала ее высочество, направляясь в свою любимую комнату с четырьмя окнами, выходящими в парк. — Найди их. Потом вернешься сюда и прислужишь первой Жемчужине Дома.

Катафалк из черного мрамора одиноко стоял посреди заполненного людьми зала. Дубовый гроб был накрыт рыцарским плащом цветов Дома К. Б. И., на нем лежал меч, а ниже острия покоился шлем. Тело показать было невозможно — несмотря на специальные процедуры, которым оно подверглось еще в Сей Айе, летняя жара сделала свое отвратительное дело.

Зал, огромный как рыночная площадь, был забит до отказа. С незапамятных времен ни одни похороны в Дартане не собирали столько народу. Лишь от дверей до катафалка, а также вокруг него оставалось свободное пространство. У изголовья гроба, опираясь на двуручный меч, стоял старый командир войска его благородия Эневена. Ранезен был закован в парадные доспехи; на нем был черный рыцарский плащ, закрывавший спину и левое плечо, на голове — шлем с опущенным забралом. Последний страж К. Б. И. Денетта ждал, когда он сможет проводить своего молодого господина в самое долгое, нескончаемое путешествие. Знак прощения и вместе с тем страшное наказание для того, кто должен был стоять на страже жизни, а не покоя после смерти.

По многовековому обычаю вокруг катафалка, в старых родовых доспехах и черных плащах, как и Ранезен, стояли сыновья самых знаменитых Домов. Их было много. Настолько много, что его благородие Денетт покоился вдали от ропота заполненного зала, отгороженный от толпы большим кольцом из сотни воинов. До самого входа в два ряда выстроились солдаты, состоявшие на службе господина К. Б. И., но не только они. В самом начале, у входа и перед входом, стояли тридцать с небольшим рыцарей в доспехах со щитами, на которых, кроме дубовых листьев, красовалась алая княжеская корона. Эти люди в доспехах, подобных которым не было даже у самых богатых дартанских магнатов, носили черные плащи, полагавшиеся не простым солдатам, но рыцарям. Госпожа Доброго Знака прислала К. Б. И. Эневену цвет своего войска — обедневших, но могущих похвастаться чистой кровью наемных воинов, роды которых десятилетиями и столетиями служили другим родам — богаче, но не лучше их.

Весть о смерти сына Эневена потрясла все Дома Дартана. Однако еще большим потрясением был вид рыцарей на службе Сей Айе, включенных в состав траурной церемонии. Таким образом К. Б. И. Эневен признавал армектанскую узурпаторшу. Он мог быть ее врагом, мог питать к ней ненависть — но лишь такую, какую мужчина чистой крови может питать к равной ему женщине; какую рыцарь Дома может испытывать к даме Дома.

Грохот от ударов стальных рукавиц о щиты разошелся по залу и увяз в толпе, но разговоры тотчас же стихли.

В полной тишине звон шпор и лязганье старой брони доносились до ушей каждого. Его благородие К. Б. И. Эневен, держа шлем под мышкой, шел на последнюю встречу со своим единственным сыном. Отполированные и бережно хранимые родовые доспехи, пробитые в нескольких местах, напоминали о почетной смерти предка — достойная всяческого уважения реликвия, свидетельствовавшая о том, под какими именно ударами пал рыцарь Дома К. Б. И. Правый наколенник и набедренник были выщерблены многочисленными остриями вражеских стрел. Выгнутый в двух местах от ударов боевых молотов нагрудник был разрублен сбоку, у нижнего края, лезвием алебарды или топора, но больше всего говорила небольшая дыра с неровными краями, зиявшая на высоте сердца… Копье воткнули не в грудь мертвого всадника; рыцарь в разбитых дубинами доспехах, с переломанными ребрами и раздробленной ногой, с разрубленным ударом топора бедром, снова кинулся в атаку — но уже не сумел удержать в руке щит…

Шпоры звенели на гранитном полу.

Лицо Эневена было спокойным и сосредоточенным. Никто никогда не видел, чтобы его благородие смеялся или плакал. Молодой Денетт унаследовал свою веселую улыбку от матери; ей он был обязан также лицом, фигурой и даже тембром голоса. Он был мужским отражением женщины, которая родила его на свет, заплатив за это жизнью. От отца он получил только рыцарскую руку и крепкие бедра отменного наездника. Кто знает, не сумел ли бы он одержать верх в конной схватке над знаменитым Рыцарем Без Доспехов, его благородием И. Венетом, прибывшим пять лет назад в Роллайну таинственным великаном, о котором рассказывали самые невероятные истории? В пешей борьбе Венет не имел себе равных; в конном сражении ему могли бы противостоять самое большее несколько дартанских рыцарей, в их числе, возможно, сам Эневен и молодой Денетт, давно уже мечтавший о турнирной славе.

«Сын мой, если бы я знал, что ты умрешь в диком лесу под ударами трусливых убийц, я бы скорее позволил тебе погибнуть в славной битве на глазах у сотен восхищенных людей. Прости меня».

Если таковы были мысли его благородия Эневена, то он мог бы высказать их вслух. В большом зале, среди глухой тишины, всем казалось, будто они их слышат.

Благодаря вечному миру, установившемуся в границах Вечной империи, похороны по военной традиции проходили крайне редко. Сыновья магнатских и рыцарских Домов не погибали в сражениях. Иногда умирал на арене или позже, от полученных ран, бедный рыцарь, сражавшийся не ради почета и славы, а ради денег. Ему полагались рыцарские похороны, но скромные почести, соответствовавшие значимости погибшего, не отвечали всем требованиям традиции. Не прибывали люди в трауре со всего Дартана; не сверкали доспехи четырехсотлетней давности; женщины в плащах не были одеты в военные платья, скроенные по старым образцам, поскольку таковых у них просто не было. На сей раз всего этого имелось в избытке. А ведь прибыли лишь те, кого успели известить заранее, — то есть представители родов из округа Роллайны и окрестностей Сенелетты… Немалые владения Эневена с трудом вмещали свиту и прислугу прибывших; солдатские палатки образовали на лугу самый настоящий военный лагерь. В доме едва разместились приехавшие дамы, вынужденные обходиться почти без прислуги, — легкие в ношении военные платья действительно весьма пригодились, и не только ради соответствия традиции, поскольку многим женщинам чистой крови приходилось справляться без посторонней помощи. Для приехавших с госпожами Жемчужин не хватало места; почти две сотни таких невольниц поселились в изящном дворце Эневена в Роллайне — так что это был не дом, а настоящая сокровищница, полная драгоценностей стоимостью в четверть миллиона золотых. Однако Роллайна находилась слишком далеко, чтобы там могли разместиться, пользуясь гостеприимством других великих Домов, прибывшие отовсюду знаменитые путники.