Ричард Длинные Руки - паладин Господа - Гай Юлий Орловский

Еще бы, подумал я. Кернель где-то высоко в горах. Даже непроходимых горах. Но когда этот дракон с наездником не вернутся, их хозяин как раз и поймет, что они нарвались… И что мы в состоянии дать такому дракону отпор.

А в таких случаях посылают парней покрепче. Вот таких парней, с крыльями.

Самое правильное было бы бежать через болото весь остаток ночи, лучше не в сторону Кернеля, а вправо или влево, но нас настолько измучил дневной переход, что собрали разбежавшихся коней, заново развели костер и свалились без сил. Ночью мне впервые не пригрезилась танцующая фея, зато снились окорока, карбонат, шейки, хорошо прожаренный бифштекс. Проснулись, лязгая зубами, хотя костер ухитрился гореть всю ночь. Но утро здесь суровое, мрачное, земля холодная, а воздух промозглый, которым тяжело дышать. Серое болото, казалось, отражается и на небе: там тоже все серое, удушливое, и тяжелое, как промокшая старая шкура.

Болото иногда прерывалось лугом, как нам казалось, Гендельсон тут же начинал благодарственную молитву, но короткий луг оказывался лишь отмелью в нескончаемом болоте. Дальше снова топкая грязь, редкие островки тростника, мохнатые высокие кочки, толстое одеяло мха, что угрожающе прогибается при каждом шаге. Я чувствовал, что именно под этим обманчивым ковром и таятся самые глубокие омуты, обходил их, старался двигаться, ориентируясь на пучки травы и тростника.

Голодные кони на ходу хватали жесткие стебли, жалобно ржали. Губы моего коня уже изрезаны, капает тягучая густая кровь.

Гнилой туман то сгущался, то рассеивался. В минуты просветления мы видели бесконечный затопленный мир, где пучки травы торчали из смрадной воды, как верхушки затопленных деревьев. Болото наложило свой отпечаток гниения на все, даже листья кувшинок здесь коричневые, с изъеденными краями.

Едва где-то показывалось что-то шевелящееся, я швырял туда молот. Гендельсон сперва радовался, потом усомнился: не пришибу ли невинную душу. Я хмуро поинтересовался, какая это невинная душа полезет в это болото и с какой целью.

Он возразил, что мы же лазаем, у меня не нашлось аргументов, да и рука устала, так что молот снова занял место на поясе. Но все же даже при таком милосердии я трижды, если не больше, подшибал в тумане нечто крупное. Всякий раз огромное животное то ли находило в себе силы убежать, то ли тонуло, но я был счастлив, что даже не видел этих чудовищ. Воображение подсказывает, что в болоте звери должны быть отвратительнее, чем в лесу или горах.

Гнилая вода начала прерываться торфяниками, наконец сменилась ими полностью. Мы забрались в седла, проехали еще с полмили, я ощутил, как под кожу забирается гаденький страх. Впереди потянулись поля черной растрескавшейся на ровные квадратики грязи. Многие ухитрились даже свернуться в трубочки, но сухая грязь везде, напоминая, что совсем недавно это то ли было дном, то ли здесь был огромный прилив, задержавшийся на годы.

Я оглянулся, за нами двигался серый сырой туман. Он уже закрыл болото, теперь надвигался грозный и пугающий. Но воздух стал заметно чище, я ощутил наконец, какой гадостью мы дышали в этом смрадном болоте.

Прекрасные холодные горы стали заметно ближе. Казалось, до них рукой подать, я уже различал глубокие трещины, нависающие уступы, яркий блеск чистого льда больно слепил глаза.

— Впереди Кернель, — повторил Гендельсон уже в который раз. — Мы его почти достигли!

— Почти, — ответил я, — но от «почти» до «достигли» дистанция огромного размера.

Он положил руку на рукоять меча, гордо выпрямился.

— Так чего же мы стоим?

Дурак, подумал я раздраженно, но пустил своего коня вперед осторожной рысью. Я не баба из придворной челяди, чтобы передо мной красоваться. Уж я-то вижу тебя насквозь, пустозвон. Побереги свои позы до того времени, когда вернешься. Даже не «когда», а «если»…

Вороны каркали злобно и торжествующе. Мы выехали на пригорок, я успел увидеть с полдюжины черных птиц: дрались над ободранной тушей какого-то зверя. Гендельсон заорал диким голосом, конь ринулся вперед как стрела. Я успел подумать насмешливо, что против ворон он как раз настоящий воин, сейчас все страхе разлетятся перед его могучим рыцарским натиском, его оружием, его доблестью…

Вороны взлетели, с грозным карканьем кружились над трупом, орали и ругались. Я видел, как в кусты ринулась пара мелких зверьков, похожих на крыс. Гендельсон торопливо слез, соскользнув пузом по конскому боку, а когда я подъехал, он уже стоял на коленях перед тем, что я сперва принял за освежеванную тушу зверя.

Человек был с содранной заживо кожей, распоротым животом. Его распяли, вбив в землю по колышку и привязав руки и ноги. На животе зияла страшная широкая рана, кишки вытащили наружу и вывалили на землю в пыль и грязь. Половина из них была изгрызена мелкими зубами.

Я слез, потоптался за спиной Гендельсона. Лицо человека было обезображено, кожа в страшных волдырях от ожогов. В пустых глазницах запеклись коричневые струпья. Один глаз, как я понял, ему выжгли факелом, вон следы обугленного мяса, а второй глаз… второй только что выклевали вороны. Мучители оставили ему зрение, чтобы он видел, что его ждет.

Гендельсон громко и вдохновенно читал молитву. Внезапно — я не поверил себе — обугленные губы человека зашевелились, мы услышали хриплое:

— Люди…

Гендельсон воскликнул:

— Да-да, говори!.. Господь услышал тебя!

Господом прикидываешься, подумал я изумленно, потом сообразил, что это стандартная форма, присел на корточки, отмахнулся от мух. В отличие от злобно каркающих ворон, решивших наверняка, что мы сами принялись жрать добычу, мухи и при нас жадно облепляли покрытое сукровицей тело умирающего.

— Хорошо, — прошептал человек.

— Ты христианин? — спросил Гендельсон требовательно. — Если нет, то еще не поздно принять веру Христа, покаяться в грехах…

— Христианин, — ответил человек едва слышно, но мне показалось, довольно равнодушно.

Я торопливо перерезал веревки, однако руки и ноги человека оставались в том же положении распятости. Гендельсон возликовал и начал бормотать молитву громче, стащил с шеи огромный золотой крест — любой поп позавидует, приложил к черным потрескавшимся губам умирающего.

Я услышал шепот:

— Я умираю… И я больше всего жалею, что не могу… не могу…

— Что? — спросил я жадно.

— … не могу… увидеть…

Гендельсон сказал торжественно:

— Уверяю тебя, что еще сегодня ты узришь Царствие Господне! Ибо ты умер как христианин, приняв пытки и мученическую смерть…

Умирающий прошептал из последних сил:

— Да в жопу твое Царствие!.. Я не увижу больше Тронный Зал подземных королей…

Гендельсон отпрянул, оскорбленный, а я быстро спросил, насторожившись: