Дни чудес - Кит Стюарт

Маргарет открыла бы дверь.

Эта мысль пробирает меня до самых костей. Если бы было наоборот и это был мой дом, мой замок, моя дверь, Маргарет не задумываясь ворвалась бы сюда. Потому что больше жалеешь о том, чего не сделал, чем о том, что сделал.

И я поворачиваю назад. Это происходит как при замедленной съемке. Это происходит как в мире комиксов. Повернувшись кругом, я стряхиваю с плеча руку Салли. Потом широкими шагами направляюсь к двери, почти бегу, тонкий коврик морщится у меня под ногами, и кажется, что коридор удлиняется, как некий сюрреалистический ряд в истории «Доктора Стрэнджа». Во всяком случае, сейчас откроется правда и я смогу узнать ее. Правда в конце концов настигнет нас. Я берусь за ручку двери, на миг замирая, а потом распахиваю ее.

Плотный воздух пропах плесенью. Это поражает прежде всего. В этом нет ничего неприятного – так пахнет в папином кабинете или в школьной библиотеке – в любом месте, где много старых бумаг. В одно мгновение я все понимаю. Мне не надо смотреть по сторонам, не надо обследовать. Я все знаю о Маргарет.

Отступив к двери, я смотрю на Салли.

Ее глаза выжидающе обращены на меня. Но они грустные, потому что до этого не все шло гладко. Ее руки готовы подхватить меня, если я упаду.

Но на этот раз я не упаду.

– Это правда, – говорю я. – Все, что она рассказывала, правда.

Стены увешаны фотографиями в рамках, черно-белыми эпизодами из пьес – их десятки, и на всех одна и та же красивая молодая актриса. Есть афиши, некоторые висят, другие просто прислонены к стенам. Они для театральных постановок и, судя по дизайну, охватывают период с 1950-х до 1970-х. Большинство – пьесы, о которых я даже не слышала, ставили их в таких театрах, как «Буш», «Овал-Хаус», «Оранж три». В деревянном книжном шкафу кипы театральных программок. Мы с Салли жадно вытаскиваем целые охапки, находим страничку с актерским составом, где неизменно появляется одно и то же имя. Маргарет Шевалье. Ее девичья фамилия. Ее сценическое имя. На другой полке – опять черно-белые фотографии в рамках с лицами актеров, которых я еле-еле узнаю по ностальгическим телешоу и старым фильмам. Большинство подписано, все адресованы ей. «Маргарет, за незабываемую постановку»; «Маргарет, самой капризной леди Брэкнелл из всех мне известных»; «Маргарет, с любовью. Брайан Блессид».

Мы распахиваем потрепанный старый чемодан и находим коллекцию роскошных вечерних платьев, завернутых в тонкую оберточную бумагу. К каждому приколота написанная от руки записка: «Театральные премии „Ивнинг стандард“, 1965 год», «Выступление Королевского варьете, 1968 год», «Премии телеканала „Сан“, 1973 год».

Это слишком много. Это всё.

– Посмотри, – говорит Салли.

С письменного стола, стоящего у окна, напротив двери, она берет большую бумажную папку. На ней написано единственное слово:

Я осторожно беру папку у Салли, словно это что-то хрупкое или опасное. И я догадываюсь, что отчасти это и то и другое вместе, потому что Маргарет хотела, чтобы я нашла и открыла именно эту папку. Вот зачем я здесь.

Я откидываю клапан.

Первое, что вываливается оттуда, – небольшой предмет, который катится по столу и падает мне в ладони. Кольцо с большими синими камнями, сверкающими на свету. Это кольцо с сапфирами, подаренное Маргарет в день помолвки.

Мне надо сесть. Я вытаскиваю стул и плюхаюсь на него. Еще я вижу пачку бумаг, поверх которой лежит записка, датированная июнем 2005 года и написанная красивым размашистым почерком Маргарет.

Я дотрагиваюсь до слов кончиками пальцев. Провожу по наклонным строчкам.

– Как жаль, что ее здесь больше нет! Очень жаль. Она была единственным человеком, с кем я могла говорить о…

Салли подходит ко мне и обнимает меня за плечи:

– О чем?

Мне не хочется отвечать ей, но я все же отвечаю:

– О смерти. Ну разве это не офигенно иронично?

Какое-то время я не в силах сказать ничего больше.

Наконец я достаю из папки пачку замусоленных листков, измятых и порванных по краям. Я пролистываю их, и лишь через несколько секунд понимаю, что это такое. Не могу поверить своим глазам.

– О господи, Салли!

Это копии пьес, поставленных на мои дни рождения. Все до одной. Каждый эпизод, каждое слово. Она сохранила наскоро написанные папой комментарии к постановкам, но добавила все диалоги, все сценические ремарки. Я просматриваю записи, выискивая маленькие отрывки, заставляющие воспоминания оживать. Полузабытые строчки воссоздаются у меня в голове. Впервые за много дней я улыбаюсь, от души улыбаюсь.

– Это то, о чем я думаю? – спрашивает Салли.

– Пьесы ко дню рождения, – говорю я дрожащим от волнения голосом. – Маргарет сохранила их все. Мы с папой не сумели этого сделать. А она сумела.

Среди всех сокровищ своей поразительной карьеры она хранила мои сценарии, мою жизнь. Это для нее что-то значило. Я прижимаю листки к груди и плачу. По-настоящему плачу.