Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

получит никакого материального вознаграждения в эквиваленте. Только местные деньги. «Ишь, размечтался».

А фантиками этими в других местах только стены оклеивать в сортире.

Дано: ему не удалось найти Уполномоченного и отомстить. Он застрял вдали от дома, куда уже нет смысла возвращаться. И его не выпустят на выгодных условиях.

Старшина Бивень давно мертв. И убит не оборвышами, а своими, в пьяной драке. Такое тоже случалось. А он, Александр «Подгорный», едет с «бойцовыми котами», уже не пленник, а свой в доску. Наемник, по факту каратель, слуга таких людей, которых раньше презирал.

Прямо за Петроградской стороной официально начиналась зона анархии. Остров не признавал бригадиров, их суверенитета над любыми землями. А они плевать хотели на Остров…Их было несколько и один из них носил титул Большого. Они и сами не очень четко представляли границы своих владений и поэтому постоянно собачились. Собственно, как казалось Младшему, именно поэтому Васильевский еще жив.

Здесь, в диких районах, обычно сильно пахло сыростью. И не морем, как на пристанях рядом с Заливом, а болотом, трухой, тленом, плесенью. Но сегодня погода благоволила, ветер уносил неприятный дух. Воздух был почти свежим.

Младший вспомнил, как тяжело переносил акклиматизацию. А ведь он успел попутешествовать порядочно. Но тут, на Северо-Западе, климат был самый сырой, холод переносился тяжело, а раны гноились и долго заживали.

Когда он пришел сюда, был ноябрь. Месяц ноктябрь, как в шутку называли его интеллигентные старики. Потому что мрачный. А еще они говорили: «поживешь тут лет десять – захочешь кого-нибудь убить».

На самом деле ему уже этого иногда хотелось.

Такие здесь были старики. Настоящие прежние. Белая кость. Тонкая ирония. Искусствовед на музыковеде верхом едет и литературным кинокритиком погоняет. Они усвоили все это с молоком матери, из детства с книгами, картинами и пианинами. Унаследовали. Впрочем, дед был точно не глупее их и не менее начитан, только гонору и спеси у него совсем не было.

Погода портилась. Накрапывало. Дождь мог зарядить и на неделю, здесь это – в порядке вещей.

Руины Питера – самые огромные из всего, что он видел. Куда там Новосибу, Челябе или Уфе! Много километров в любую сторону. Миллионы машин. Десятки тысяч зданий. Сотни тысяч человеческих останков. В Московской агломерации всего этого, конечно, было не меньше, но там оно основательно выжжено, будто извергнулся Везувий, поэтому выглядело не так жутко, будто античные руины Помпеи. Только провода, тарелки антенн и остовы машин нарушали сходство. А здесь – хорошо сохранившиеся развалины начала XXI века. В этих местах Младший бывал, делал фотографии и продавал их одному психу с Острова. Тому самому Чучельнику. Этот господин-коллекционер платил за странные товары, которые никому бы больше не понадобились. Например, ретро-костюмы: шляпы, треуголки, ботфорты, шпаги, сабли.

Но главной его страстью было изобразительное искусство. И Саша делал документальные фотографии, от которых требовалась «креативность».

Даже названия придумывал далекие от нынешних реалий. «Конвой мертвецов». «Мост в никуда». «Поезд смерти». «Деревня призраков». «Летучий голландец». «Небоскреб проклятых», «Бункер одержимых», «Железная птица» (трудно поверить, что такие большие самолеты вообще могли подниматься в небо). Для Молчуна это было баловством. Он не понимал: за что странный человек платил городской монетой?

И неплохо платил, эстет. Да еще, в отличие от Баратынского, хвалил. Называл на «вы», хотя мог и покритиковать по-отечески: «Горизонт у вас всегда завален, молодой человек, и ракурс не умеете выбирать, солнце у вас постоянно не с той стороны. Но! У вас удивительное эстетическое чутье. Ваши сюжеты… аутентичны. И бесчеловечны. Только абсолютный нелюдь или компьютер мог их придумать. У вас сниженная эмпатия. Вы не воспринимаете людские страдания сердцем, только разумом, поэтому доносите всё с бесстрастностью камеры. И с полной искренностью. Чего живой человек сделать не может. Картины разрушенной цивилизации выглядят в вашем исполнении как первозданный пейзаж, как натюрморт. А эти атомные тени на мосту… ах! Мон ами, они похожи на те, которые остались на мосту Айой в Хиросиме…».

С моральной оценкой Младший мог бы поспорить, но смолчал. С работодателем не пререкаются.

В последнее время старик сильно болел, ему было не до новых покупок. Хотя Саша и сам не очень хотел к нему идти, с тех пор, как увидел в гостиной у Чучельника новое кресло. На прежнем подлокотниками служили головы волков, смотрели стеклянными глазами, скаля отбеленные зубы. А новое было обтянуто бледно-розовой, слишком гладкой кожей.

Однажды, находясь в гостях у Денисова и разделывая говядину для шашлыка, Чучельник отпустил двусмысленную шутку. Саша тогда ощутил странную тревогу, будто заглянул в темную бездну колодца.

Вдруг вспомнилось, что в каналах иногда вылавливали распотрошенные трупы. Говорили, что орудует собственный Джек Потрошитель. Маньяка так и не нашли, да и не особенно искали. Жертвами были только те, чья жизнь никому не важна и кого не будут искать. Падшие женщины, бродяги, наркоманы. Находили и отдельные части. Из этого «конструктора» можно было собрать человек семь… Конечно, скорее всего, никакой связи между коллекционером и «запчастями» не существовало. Мало ли уродов. Могли и налетчики оборвышей бесчинствовать.

Но это Питер, детка. Тут все возможно. Любые пороки. Он вспомнил, как Богодул глумливо выводил куплеты: «Мужички столичные, к странностям привычные…», а наемники понимающе ржали. Столица теперь всего одна, северная.

Были вещи, которые Александр не стал бы доставать даже за хорошие деньги. И это не только про сбор зубов или костей. Он не собирал в машинах и квартирах «приветы из прошлого», которые несколько извращенных эстетов покупали – фотографии, крестики, медальоны, памятные вещи людей, по которым можно понять их истории. Такие реликты Младший оставлял вечности.

Хотя не был суеверным, и если надо было потревожить прах для чего-то, связанного со своим выживанием – тревожил. Такое поведение по этике уцелевших признавалось полностью оправданным.

Иногда фотографировал граффити и надписи на стенах. Те очень плохо сохранились – штукатурка кое-где осыпалась, краски потускнели и облезли. Особо ценились редкие послевоенные, наполненные даже не пессимизмом ожидания, а безумием сбывшегося ада. Люди рисовали, возможно, уже умирая и понимая, что их творения никто не увидит. Большинство были выполнены очень просто, вроде: «Мы все сдохли. 26.08.2019». Но попадались и довольно сложные, на которые явно потрачено немало часов.

Отличить такие надписи от довоенной шутки можно по целому ряду признаков. Но проще, конечно, если автор оставил дату.

И они ошибались. Все-таки остались те, кто мог это оценить.

Отряд уже больше получаса двигался по Выборгскому шоссе на север. До Песочного когда-то можно было добраться разными путями.