Греховные помыслы - Стефани Блейк

– Почему, ваше величество?

– Всегда считалось, что если везет в игре, то не везет в любви. Мистер Уэллс, однако, преуспел и в том, и в другом. Знаете, за последние два дня он приобрел всемирную известность.

– Вы шутите!

– Да нет же, я совершенно серьезен. Заодно он сделал знаменитым и имя своего покойного отца, английского поэта Чарльза Иеремии Уэллса. – Князь рассмеялся. – Сегодня утром один из членов британского парламента заявил, что Чарльз Уэллс прославил Англию не меньше, чем Вильям Шекспир!

Князь оставался рядом с Чарльзом до тех пор, пока тот не прекратил игру.

– Я совершенно измотался, – сказал он князю Альберту и Адди. – Прошу извинить нас, ваше величество.

– Конечно – и удачи, мистер Уэллс. Хотя вам, она, кажется, не нужна. – Поклонившись, он поцеловал руку Адди. – Это сокровище стоит гораздо дороже того, что вы выиграли за столом.

– Согласен, ваше величество.

Отойдя немного в сторону, князь Альберт вдруг остановился и повернулся к Адди.

– Дорогая мадемуазель Орбюссон, я наконец вспомнил, где мы встречались – несколько лет назад в Берлине, на балу у кайзера Вильгельма.

Адди посмотрела на него отсутствующим взглядом.

– Вы ошибаетесь, ваше величество. Что делать нам, простым смертным, во дворце кайзера?

Князь ответил не сразу. На его румяном лице появилась загадочная улыбка.

– Как скажете, мадемуазель! Должно быть, я ошибся. Но выражение лица монарха ясно говорило, что это простая вежливость. Князь прежде всего джентльмен и никогда не станет настаивать, чтобы дама ответила на вопрос, на который она явно не хочет отвечать.

«Если бы только я могла ответить!» – подумала Адди, и голова ее закружилась так сильно, что пришлось ухватиться за руку Чарльза.

Как только они вернулись в отель, Адди легла на кровать и положила на лоб холодный компресс.

Сев рядом, Чарльз взял ее за руку.

– В чем дело, Мари? Твоя загадочность начинает сводить меня с ума. Что ты могла делать во дворце кайзера Вильгельма? Ты что, беглая принцесса? Ради Бога, скажи хоть что-нибудь!

Усталым движением она убрала компресс.

– Ладно, Чарльз. Было бы несправедливо мучить тебя и дальше. Видишь ли, это очень трудно объяснить… Я не могу рассказать тебе о своей прошлой жизни, потому что сама ничего о ней не помню. Я даже не знаю, действительно ли меня зовут Мари Артемус.

Лицо Чарльза исказилось.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

– Я страдаю амнезией – полной потерей памяти. И она рассказала ему, как Бракстоны спасли ее во время джонстаунского наводнения, как назвали своей племянницей.

Пока женщина говорила, Уэллс, недоверчиво покачивая головой, непрерывно расхаживал по комнате и одну за другой закуривал все новые и новые сигареты.

– Я не могу с этим смириться, дорогая. Наверняка можно как-то восстановить твою память. В Вене есть один врач – кажется, его имя Фрейд. Говорят, что по части душевных болезней он просто волшебник. Клянусь Юпитером, отсюда мы поедем в Вену и проконсультируемся у доктора Фрейда.

– Боюсь, это будет очень дорого.

– Дорого? – усмехнулся Чарльз. – Да ты представляешь, сколько я выиграл за эти два дня? Более семисот пятидесяти тысяч!

– Сначала мы должны побывать в Лондоне и уладить все дела с Вудстоком и другими акционерами.

– Да, верно. Ну ничего, это будет лишь небольшая отсрочка. Потом мы увидимся с этим Фрейдом, вернем тебе память и поженимся.

Она протянула к нему руки.

– Мой дорогой Чарльз, ты должен понимать, что если я вспомню свое прошлое, могут возникнуть обстоятельства, которые нас разлучат.

– Что еще за обстоятельства? Какая чепуха!

– Муж. Дети. А может быть, я преступница? Неизвестно, какие чудовища подстерегают меня в прошлой жизни. Возможно, как раз из-за этого я и не могу ничего вспомнить.

Побелев как полотно, он тяжело опустился в кресло.

– Боже мой! Даже не думай о таких вещах.

– Тебе всю жизнь это мешало, Чарльз, – ты всегда отказывался взглянуть правде в глаза, боясь неприятностей.

В эту ночь оба спали плохо, не испытывая ни малейшего желания заняться любовью.

На следующее утро они позавтракали и в полдень, снова под усиленной охраной, проследовали в казино.

Репортеры сразу обратили внимание на то, каким бледным и осунувшимся выглядел Уэллс.

– Наверное, сказывается напряжение.

– Да и она выглядит так, словно всю ночь мешки таскала.

– Я сыт по горло, – прошептал Уэллс Адди, когда они входили в зал. – Сегодняшний день будет последним.

Хотя на сей раз Чарльз играл вяло, без вдохновения, он все же восемь раз сорвал банк и выиграл еще двести пятьдесят тысяч долларов.

Игра была в разгаре, когда внезапно он резко встал.

– Этого достаточно. У нас больше миллиона. Пора возвращаться домой. Пойдем, дорогая.

Под охраной двух сотрудников французской полиции Уэллс и Адди направились из Монте-Карло в Ниццу, где им предстояло отплыть в Англию.

На пристани в Дувре их ожидали сотни любопытных и оркестр.

– Французского премьера во время его последнего визита встречали не так пышно, – с иронией заметил Уэллс.

В этот вечер Оксфордский мюзик-холл дал в честь Уэллса специальное представление. Гвоздем программы было первое исполнение песни, написанной по случаю беспримерного успеха Чарльза Уэллса во всемирно известном казино: «Человек, который сорвал банк в Монте-Карло…»

Исполнявшего эту песню баритона вызывали на бис столько раз, что потом бедняга в течение двух недель не мог взять ни одной ноты.

За представлением в мюзик-холле последовал полуночный ужин с шампанским, на котором присутствовали известные артисты, члены королевской семьи и парламентарии.

В приталенном пурпурном платье с высоким воротником Адди была королевой бала. Сменяя партнеров, она без устали кружилась по залу, длинная юбка в вихре танца высоко приподнималась, открывая пурпурные атласные туфельки и тонкие чулки.

Глубокой ночью, покидая отель «Савой», Адди и Чарльз встретили мальчишку-газетчика, продававшего «Таймс».

– Читайте все о…

Уэллс дал ему шиллинг.

– Я возьму один номер, приятель, а сдачу оставь себе.

– Целый шиллинг? – Глаза рыжеволосого парнишки стали круглыми как блюдца. – Большое спасибо, сэр!

Вытащив из пачки газету, он подал ее Уэллсу и, вглядевшись в своего клиента, вытаращился еще больше, – хотя, казалось, это невозможно.