Что было, что будет - Элис Хоффман

— Кажется, Джимми Эллиот вновь на вас трудится, — сказал Хэп Мэтту Эйвери, когда тот проходил мимо, явившись на собрание без приглашения, чтобы выступить от имени Стеллы.

— Должен был. Но не явился. За что его повязали на этот раз?

— Его взяли, когда он бросал камни в окна чайной.

— Глупое занятие.

— По-моему, он влюблен.

— А-а. — Мэтт сочувственно кивнул. Даже Джимми Эллиот не застрахован от такой напасти. — Я побывал у дома твоего деда, снял часть забора и завел бульдозер на лужайку, — сказал он Хэпу. — Завтра утром постарайся увести куда-нибудь дедушку позавтракать. Думаю, ему не следует оставаться дома, когда я начну рыть яму для Торопыги.

— Его здорово подкосило.

— Да, двадцать пять лет он притворялся, что терпеть не может этого коня.

Мэтт ушел на собрание, в коридоре стало тихо, и Хэп вновь принялся за полицейскую страничку. Люди в конференц-зале тоже вели себя на удивление тихо и выслушали, несколько оцепенев, пояснения доктора Стюарта, рассказавшего, что Илай Хатауэй попросил Стеллу решить, как поступить с его имуществом. В эту минуту многие члены городского совета задавались вопросом, не было ли со стороны Илая Хатауэя злого умысла, когда он назначал своей душеприказчицей сопливую девчонку; и вот теперь этот ребенок был наделен властью решать, как потратить кучу денег — никто даже не подозревал, что Илай так богат. Все поняли, о какой огромной сумме идет речь, только когда Натан Эллиот зачитал список всего имущества, ценных бумаг, банковских счетов, инвестиций. Не хотел ли старик посмеяться над членами совета и городом, когда выбрал Стеллу управлять всем этим?

Но нет, как оказалось, никто и не думал шутить; Стелла явилась на собрание с готовым планом. На земле Хатауэя должна была появиться клиника с полным штатом врачей и медсестер — таково было решение Стеллы; людям, если они заболеют, не придется ездить в Норт-Артур или Гамильтон. Но это еще не все: напротив библиотеки будет возведен Центр досуга имени Хатауэя. Там будут заниматься с детьми по специальной программе после уроков, а летом давать всем желающим уроки плавания. Отличная идея, между прочим, просто превосходная. Члены городского совета почувствовали облегчение, но тут слово взял Мэтт Эйвери. Это всех удивило, ибо Мэтт никогда не отличался ораторским искусством. В то же время, так долго проработав на очистке снега и валке деревьев, так долго пробыв в одиночестве, он, видимо, никак не мог наговориться. Когда в конце концов осенью он окажется перед классом, то будет читать лекцию час или два без перерыва, даже не передохнув и не выпив воды.

И сейчас Мэтт за час не уложился, рассказывая историю Ребекки; те члены городского совета, которые до сих пор не проклинали про себя Илая Хатауэя, теперь распекали его на все корки. Но когда поднялась Стелла и поблагодарила Мэтта за историческую справку к ее самому важному решению, даже инакомыслящие умолкли. Теперь пришел черед второго сюрприза, менее приятного. На Стелле была серебряная звезда, подарок Илая, та самая звезда, с которой Ребекка вышла из леса.

Стелла сообщила собравшимся, что с разрешения мэра и совета построит в центре города мемориал Ребекки. Каменотесы, получившие заказ, как раз сейчас везли из Нью-Гемпшира шестифутовую гранитную глыбу; и с литейной мастерской в Лоуэлле тоже договорились. Если кто-то и посчитал такой памятник кощунством, то не высказался вслух в тот день — в конце концов, приходилось учитывать то, что городу очень нужен больничный центр. Да и в Центре досуга детишки смогут научиться плавать. Поэтому с созданием памятника проволочек не было.

Если кто и ожидал, что сейчас посыплются письма с протестами, то он был глубоко разочарован. Для большинства жителей города Ребекка Спарроу была всего лишь портретом в библиотеке, одной из первых поселенцев в Юнити, девчушка с черными волосами. Народ привык к мысли о том, что у Ребекки будет памятник, как привык видеть Стеллу на общественном лугу, лежащую на травке, как в хорошие, так и в ненастные дни. То, что так долго ждало своего часа, теперь происходило молниеносно, в самом центре луга, в окружении платанов и лип. На верхушку простого гранитного камня водрузили бронзовый колокол, звон которого, если в него ударить, разнесся бы на много миль вокруг. Тишине настал конец, во всяком случае в этом городе.

Элинор и Дженни пришли на луг майским ветреным вечером, когда колокол установили на место. Обе женщины принарядились. Все-таки торжественный случай. Стелла не захотела устраивать торжеств, ни тебе фейерверка в честь завершения мемориала, ни песен хором. Прежде всего это было семейное дело. Теперь за рулем сидела Дженни, она же помогла матери пройти по тропе, проложенной через луг. Стелла набрала букетик фиалок и поставила его в маленькой стеклянной вазочке у подножия памятника.

— Ну как, ничего?

Элинор замерзла и тяжело дышала, но, увидев памятник, поняла, что не зря проделала весь путь от Кейк-хауса. Она одобрительно кивнула. Памятник действительно был красив. Она думала о том, что осталось невидимым глазу: смелость, честь, боль, любовь. Элинор прищурилась, и на мгновение памятник исчез, но потом снова оказался на своем месте, прямо перед ними.

— Он превосходен, — ответила Дженни Спарроу.

Наступил час, когда свет быстро меркнет, все окрашивая в синеву — дома и колокольни, ограды и тротуары. Во времена, когда в этом городе жила Ребекка Спарроу, люди верили, что синий цвет способен защитить их от зла, и потому часто пришивали к белью и швам одежды темно-синие домотканые лоскутки. А еще они верили, что красная нитка может излечить от болезней, будь то лихорадка, дурной сон или приступ кашля, что благородный лавр защищает от молнии и что если помочь слепому, то это принесет удачу. Они верили, что память о давно ушедшем человеке способна вернуть его обратно, нужно только сильно сосредоточиться, выйти из дома в ветреную ночь и попытаться сосчитать все звезды, рассыпанные по небу, как рис по столу, или камни на дне озера, или подснежники в траве.

_____

Если какой-то путешественник оказывался в этой части Массачусетса без карты, он мог легко сбиться с пути. На непросвещенный взгляд, деревеньки все сливались в одну, особенно если смотреть на них из окна проезжающего мимо поезда. Повсюду белые башенки, городские собрания, дома с черными ставнями. Затем идут торговые центры, парковки, трехквартирные дома, а еще дальше — зеленые леса, ручьи, поля черноглазых рудбекий и ячменя. Все это напоминало лоскутное одеяло без орнамента: сиреневый кусочек, потом зеленый, а вокруг не разберешь какие лица, камни, облака, кирпичные кладки и железнодорожные пути. Представьте, мимо каких вокзалов нужно проехать: Конкорд, Линкольн, Гамильтон, Монро, Норт-Артур, Юнити. Последний из перечисленных был построен в 1930 году из коричневого гранита. Его сооружали приезжие рабочие, из Бостона или Нью-Хейвена, так стосковавшиеся по труду, что готовы были спать на раскладушках, установленных в Городском собрании. По ночам им снился дом, поезда и коричневая гранитная пыль, оседавшая при резке камней повсюду — на их лицах и легких.

Когда Элизабет Спарроу приходилось кормить этих людей, она привозила несколько котлов рагу из девяти лягушек и больше сотни буханок хлеба. Элизабет слышала, как мужчины плакали во сне, молясь о том, чтобы увидеть знакомое лицо, услышать доброе слово, отведать ужин, приготовленный с любовью. Она и была этим лицом, этим словом, этим хлебом целый год. Вокзал построили с мыслями об Элизабет; ее имя оказалось вырезанным на граните во многих местах, хотя с первого взгляда и не скажешь, но если присмотреться, то можно различить буквы. В основном жители города этого не замечали; для них это были всего лишь царапины на камне, неразборчивые письмена, которые действительно нельзя было прочитать, если стоять слишком близко.