Львиное сердце. Под стенами Акры - Шэрон Кей Пенман

сновидений, знал, что те не были приятными. У него не было представления, сколько времени прошло до того момента, когда, открыв глаза, он увидел склонившегося над ним Лукаса, пришедшего сказать, что архиепископ желает как можно скорее переговорить с графом.

Еще сонный, Генрих проковылял к столу, где для него приготовили таз и полотенце. Сполоснув лицо холодной водой, он только пожал плечами в ответ на горестное признание Лукаса, что тот нигде не может найти гребень. Граф гордился отсутствием в себе тщеславия, хотя Джоанна заметила однажды, что только красавцы могут позволить себе быть равнодушными к своему облику. Припомнив меткое замечание тети, молодой человек улыбнулся. Она безусловно была права: Генрих унаследовал свою долю красоты от бабушки Алиеноры и с детских лет наслаждался преимуществами особы не только высокого рода, но и приятной наружности. Но ему хотелось выглядеть опрятным при встрече с леди Изабеллой, и граф старательно приглаживал светлые кудри ладонью, когда услышал стук в дверь.

— Лукас, скажи, что я уже спускаюсь.

Негромкий возглас удивления из уст сквайра заставил графа, не успевшего еще прицепить к поясу ножны, обернуться. Юнец живо отошел в сторону и склонился в поклоне перед архиепископом Тирским, вошедшим в комнату в сопровождении Балиана и еще доброй дюжины лордов. Генрих сразу узнал на редкость уродливую физиономию и умные темные глаза Рено Гарнье, лорда Сидонского, одного из самых влиятельных баронов королевства. Рядом с Рено стояли двое, которых граф запомнил с предыдущего визита: Эмар де Лерон, ставший благодаря недавно заключенному браку лордом Цезареи, и Роард, сын недавно почившего Пагана, лорда Хайфы. Чуть далее располагались Ансальдо Бонвичино, канцлер Конрада, Ато из Валентии, кастелян цитадели, Гильельмо Буроне и Бонифацио де Флессио — наиболее влиятельные члены местной генуэзской общины. Присутствовали также несколько епископов и людей, неизвестных Генриху.

— Что за срочное дело, которое не могло подождать, пока я не спущусь в большой зал? — спросил граф после обмена приветствиями.

— Нужда наша более чем срочная, милорд граф. — Архиепископ Жосций явно был избран в качестве парламентера. Подойдя ближе, он взял Генриха за руку и продолжил густым, зычным голосом, приберегаемым для проповедей с кафедры: — Мы пришли предложить тебе корону, невесту и королевство.

Генрих отскочил на шаг и с прищуром посмотрел на пришедших. Но обратился к Балиану:

— Так вот зачем ты звал меня в Тир? Ты знал, что так может получиться?

Балиан не выразил смущения, не пытался и оправдываться.

— Я лгал, Генрих, когда говорил, что ты нужен здесь. Но признаюсь, мной руководила надежда, что народ примет тебя, и за это я извиняться не собираюсь. Мы не можем позволить себе роскоши оплакивать Конрада, и в этом я тоже себя не виню, поскольку на кону выживание нашего государства.

— Изабелла тоже не будет соблюдать траур? Известно ли ей о ваших планах выдать ее замуж спустя несколько дней после похорон супруга?

Д’Ибелин одарил Генриха странной улыбкой, в которой выразились одновременно печаль, симпатия и несокрушимая воля.

— Она знает, — ответил он.

Генрих сердито тряхнул головой, потому как гнев был самой безобидной из обуревающих его эмоций.

— Почему ты не был честен со мной, Балиан? Почему не сказал, что ваша компания сочла меня приемлемым претендентом на руку Изабеллы?

— А скажи он, ты приехал бы? — спросил архиепископ. — Нам требовался шанс поговорить с тобой, убедить, что ты не просто «приемлемый претендент». Ты — единственный, кого смогли мы подыскать. Единственный, устраивающий всех нас. Ты человек мужественный и здравомыслящий, знатного рода и...

Прелата не принято прерывать, но канцлера Конрада возмущало, что разговор никак не дойдет до сути дела.

— Все это замечательно, — буркнул Ансальдо Бонвичино. — Да, люди тебя уважают, граф Генрих, и ты доказал свою доблесть на поле боя, поэтому тебе можно доверить вести армию. Ты — племянник двух королей, единственный, кто способен заручиться поддержкой и англичан, и французов. Тебя знают как любимчика Ричарда, но ты также в хороших отношениях с герцогом Бургундским, так как являешься сыном сестры Филиппа. Даже заключив с Саладином мир, мы не перестанем нуждаться в поддержке других христианских держав, в деньгах и людях. И у нас куда больше шансов рассчитывать на нее, если править нами будешь именно ты.

Никого не порадовало вмешательство Ансальдо. Делегаты предпочли бы доверить дело обходительному, красноречивому архиепископу. Теперь все взоры обратились на церковника в надежде, что тот поправит вред, причиненный откровенностью их спутника. И Жосций не замедлил закрыть собой брешь:

— Не стану скрывать, что родство твое с королями Франции и Англии важно для нас. Но мы не стали бы приглашать тебя, если не считали, что из тебя выйдет хороший монарх, поскольку не можем допустить второго Ги де Лузиньяна. Мы убеждены, милорд граф, что обретем в тебе правителя, способного справиться с тяжкими испытаниями, поджидающими нас впереди. Понимаю, ты не ожидал подобного. Никто из нас не ожидал. Но пути Господни неисповедимы: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу». Нам остается делать то, что в наших силах, а сейчас это означает устройство брака между тобой и леди Изабеллой, нашей государыней.

Тут Жосций улыбнулся и обратил на Генриха взгляд, покровительственный и прямой одновременно, и продолжил:

— Говоря по совести, тебе предлагают редкостный дар: королевство Иерусалимское и супругу, которая знатна, красива и послушна.

Граф не брался отрицать, что в словах архиепископа есть доля правды. Но в этот миг он чувствовал себя скорее лисицей, загнанной сворой лающих псов, чем человеком, которому обещают «редкостный дар».

— Мне требуется время, чтобы подумать, — отрезал он. А потом увидел свет в конце темного туннеля. — Я не могу принять корону без согласия дяди, поэтому, прежде чем дать ответ, должен посоветоваться с Ричардом.

У иных из присутствующих это вызвало ропот, но у архиепископа хватило ума понять, что Генриха не стоит принуждать к согласию мольбами или понуканиями.

— Не пройдет и часа, как мы отправим послание английскому королю, — предложил прелат.

— Нет, я лично должен ему сказать, — возразил Генрих. — И мне следует ехать немедленно, потому как времени терять нельзя.

Это заявление было принято неодобрительно. Однако выпяченный подбородок графа и твердо сжатые губы не поощряли к возражениям. Неохотно смирившись, пулены еще более неохотно покинули опочивальню. Жосций, Балиан и Ансальдо чуть поотстали, и каждый обратился с последним увещеванием. Канцлер напомнил Генриху, что большинство мужчин возблагодарили