В унисон - Тэсс Михевич

не спешила возвращать ему том. Вместо этого она сложила руки на груди и села поодаль от Хидео, чтобы он не попытался снова отнять у нее книгу.

– Ты читал ее? – спросила она.

Хидео не смог ответить, и она поняла, что он читал. Хидео ожидал чего угодно, был готов к самому худшему, даже к тому, что она выгонит его из дома и заставит жить на улице до приезда отца, но неожиданно суровое лицо матери смягчилось и она выдохнула:

– Я так долго пыталась уберечь тебя от этого… Но, видимо, это бесполезно.

– Бесполезно что?

– Помнишь сказку, которую я тебе рассказывала? – спросила мама, сжимая мангу так сильно, что Хидео испугался, как бы она ее не помяла. – Про кицунэ, которые ищут души, готовые отдаться добровольно для того, чтобы Инари смогла прийти в этот мир?

Он помнил, конечно, помнил, ведь именно эта сказка с ног на голову перевернула последнюю прожитую неделю, оставив от привычной жизни одни обломки.

Хидео осторожно кивнул, все еще не понимая, к чему мама клонит.

– У нас была эта манга, я адаптировала легенду для тебя. Думала, что это поможет мне отплатить ногицунэ долг, но она захотела тебя целиком. Ее не устроила моя душа, нужна была еще и твоя.

Хидео, слушая ее, запнулся о слово «ногицунэ», которое, наравне с мебу, возродило в его воспоминаниях тот момент, когда мама упоминала о конфликте между кицунэ, в результате которого они разделились и стали преследовать разные цели: мебу – благие, ногицунэ – подлые.

– Ночью я пришла в твою комнату со свечкой, потому что не нашла в подсобке фонарь, – виновато продолжала мама. – Ты проснулся и напугал меня, я случайно подожгла листы, лежащие на полке, огонь занялся и вышло так, что небольшая часть твоей коллекции сгорела. Ты был уверен, что я сделала это специально, но я лишь искала «Ужасы Розы», от которых хотела избавиться.

– Я видел, как ты жгла две книги в миске, и подумал, что ты решила расправиться с моей коллекцией постепенно. Целый год паранойи, мама, и все из-за манги, которую я в глаза не видел?! Почему бы тебе не взять ее днем, пока я был в школе?!

– Ты посчитаешь меня сумасшедшей, если я скажу, – пробормотала мать.

– Более сумасшедшей, чем сейчас, уже не посчитаю, – буркнул Хидео, невольно погружаясь в те мерзкие воспоминания ночи, когда мама, как он предполагал, напала на его библиотеку и едва не уничтожила ее всю. – Тем более, сейчас у меня гибкая… вера. Что бы ты ни рассказала, я обещаю, что не удивлюсь.

Мама еще несколько мгновений поколебалась, а потом сообщила:

– В ту ночь мне явилась ногицунэ, и я не была готова к тому, что она потребует твою душу. Мою она забрала уже давно, и я осталась в неоплатном долгу перед ней и Инари, когда решила пойти против природы и влюбилась в твоего отца.

У Хидео перехватило дыхание от ее слов, таких простых и понятных, но вместе с тем – совершенно невозможных. Значит, его мать отдала душу в услужение Инари?

– Ты… – он не мог произнести этого слова. – Ты… кюби?

Его самого поразило то, что он произнес это матери вслух. Она вздрогнула, словно это слово ее больно обожгло.

И медленно кивнула, не сводя с сына напряженного взгляда, полного отчаяния и жалости.

Хидео порывисто обхватил ладонью горячий лоб – теперь все, наконец, встало на свои места. И чаша, что прожигает карман его пиджака, и слова Тамаки, которые он не может вспоминать без содрогания, и поведение Мичи, и ее объяснение – теперь все, совершенно все стало понятно.

– Зачем ты… зачем ты решила уничтожить «Розу»? – спросил он ослабевшим голосом.

– Потому что, если бы ногицунэ нашла эту книгу, тебе пришлось бы расстаться со своей душой. Ногицунэ не мебу, у нее иные методы получения душ – она берет их силой.

– Не понимаю, какой тогда смысл в книге?

– С ее помощью я должна была подготовить тебя к… к тому, чтобы отдать душу, понимаешь? Ногицунэ берет души силой, но она не может пойти против воли Инари, которой нужны добровольно отданные души. Ты должен был понимать, на что идешь и ради чего погибаешь.

Она не смогла сдержать слез, и Хидео, чувствуя, как сердце внутри него разрывается от боли, подался вперед, чтобы успокоить маму. Она прижала сына к груди и нежно поцеловала в лоб. Ощущая бесконечный трепет по отношению к матери, Хидео еще долго не мог покинуть благодушных объятий, и, сморенный сном, так и уснул, убаюканный ее теплыми руками.

Проваливаясь все туда же, в сон, не имеющий ни пространственных рамок, ни каких-либо ориентиров, в том числе и сюжетных, Хидео чувствовал, что что-то не так. В этот раз особенно иначе чувствовалось присутствие пространстве сна – здесь он провел столько долгих и мучительных часов в ожидании пробуждения, а теперь приходил сюда как в единственное место, которое могло успокоить разбушевавшееся за суматошный день сердце.

Он сел в траву, с любопытством оглядываясь по сторонам. Поиск какого-либо опознавательного знака привел Хидео к черепу волка, лежащему на земле. На этот раз его не хотелось поцеловать, хотелось только спросить у кого-нибудь – что все это значит?..

«Ты дышишь?» – спросил его кто-то, и Хидео вновь завертел головой в поисках какого-нибудь живого объекта.

Проверил свои ощущения, вдохнул полной грудью, почувствовал сладковатый аромат, которому не мог дать никакого конкретного определения, кроме его вкуса.

– Дышу, – сказал Хидео в пустоту. – Кто со мной говорит?

И тогда он вновь взглянул вниз, видя, как медленно череп открывает пасть, чтобы исторгнуть несуществующими связками слова, эхом отозвавшиеся в голове Хидео:

«Мы с тобой всегда дышим в унисон, одновременно со всеми живыми людьми».

– Ты не дышишь.

«Дышать – это фигура речи. Смотри не на предмет, смотри на подтекст».

Хидео попытался понять, в каком случае одновременное дыхание можно считать фигурой речи, но мысль, точно рыбка в воде, ускользала от него каждый раз, когда он пытался ее поймать, хотя бы за хвост.

– Зачем мне чаша? – спросил Хидео вместо того, чтобы продолжать размышлять о дыхании и рыбках. – Я что-то должен с ней сделать?

«Полукровка, что связан со всеми архетипами нерушимыми связями, потому что сочетает в себе божественное и человеческое», – клацал волчий череп, глядя на Хидео пустыми глазницами. – «Атрибут – твой билет, с ним ничего не делают. Его просто показывают».

В руке он давно сжимал чашу, и теперь, как только о ней зашла речь, Хидео раскрыл ладонь и стал