Таинство - Клайв Баркер

«Мне бы тоже нужно помыться, — подумал он, — я весь сальный, потный и вонючий. Дрю не ляжет со мной в постель, пока я не помоюсь».

Поэтому он изо всех сил боролся со сном, хотя это было нелегко. Два раза Уилл погружался в неглубокую дремоту. В первый раз он проснулся, когда душ выключился и Дрю стал напевать что-то немелодичное, вытираясь полотенцем. Во второй раз — услышав, что Дрю топает вниз по лестнице.

— Я пошел попить, — крикнул он. — Тебе что-нибудь надо?

Уилл, преодолевая головокружение, сел. Зевнул и посмотрел на преступника у себя между ног. «Пришлось тебе потрудиться?» — сказал он, взяв член в руку и помахав им туда-сюда. Потом сбросил ноги с кровати, перевернув одну из свечей. «Мать твою», — пробормотал он, наклоняясь, чтобы поставить ее на место. Запах погасшего фитиля резко ударил в ноздри. Когда Уилл выпрямился, комната запульсировала. Решив, что сделал это слишком быстро, он закрыл глаза. Белые пятна бились и под веками. Он вдруг ощутил приступ тошноты. Постоял, покачиваясь, в изножье кровати, ожидая, когда это ощущение пройдет, но оно, напротив, усилилось, волны тошноты поднимались из желудка. Он снова открыл глаза и двинулся к холлу, не желая закончить вечер, заблевав комнату, в которой он только что с такой нежностью занимался любовью. Он отошел от кровати не больше чем на ярд, как от боли в желудке сложился пополам. Упал на колени среди остатков пиршества, все его чувства обострились. Он ощущал запах подгнивающих фруктов, которые были свежими три часа назад, сыра, сметаны, которая теперь начала сворачиваться, словно жар этой комнаты и того, что в ней происходило, ускоряли гниение. Дурной запах был слишком силен. Его начало рвать, живот схватило судорогой, белые точки загорались перед глазами, затопляли комнату…

И в разгар этого сияния возникли образы прошедшего дня: небо, стена, Бетлинн; Дрю одетый, Дрю обнаженный; кот, цветы, мост — все это прокручивалось перед ним, как фрагмент фильма, который кто-то швырнул в пекло его головы, в этот мерцающий белый огонь, находившийся в конце всего.

«Господи, помоги мне», — попытался он сказать, уже больше не опасаясь, что в таком состоянии его увидит Дрю, теперь он хотел, чтобы Дрю пришел и погасил этот огонь…

Он поднял голову и сквозь свет посмотрел прищуренными глазами на дверь. Дрю не было видно. Уилл пополз к лестничной площадке, по пути перевернув две из трех оставшихся свечей. Пожар в его голове продолжал бушевать, вспыхивали и пожирались огнем воспоминания, похожие на крылышки мотыльков, мельтешащие, мельтешащие…

…воды Залива, подгоняемые ветром; цветы на окне Бетлинн Рейхле; вспотевшее, искаженное страстью лицо Дрю…

А потом огонь вдруг погас, его не стало в одну секунду. Он стоял на коленях в трех или четырех ярдах от двери; темнота была серой, свет — серым, еда, среди которой он стоял на коленях, лишилась цвета, его руки, ноги, член и живот — все лишилось цвета, все посерело. Это было странно приятно после приступа болезни — оказаться в прохладной камере и лишиться органов чувств. Его разум, полагал Уилл, просто пришел к выводу, что ему достаточно, и отключил все, кроме минимума внешних воздействий. Запахи гнили и свернувшейся сметаны больше его не волновали, даже липкие остатки еды вокруг не трогали.

Тошнота тоже отступила, но он не хотел рисковать и решил не двигаться, пока не придет уверенность, что она прошла совсем. Поэтому Уилл оставался на том месте, где оказался, когда это прошло, — стоял на коленях в свете единственной свечи. Он подумал, что очень скоро сюда поднимется Дрю. Увидит Уилла и пожалеет его, подойдет, утешит, обнимет. Ему нужно только проявить терпение. Он умел быть терпеливым. Он мог сидеть, не меняя позы, в течение нескольких часов. Это нетрудно. Нужно только ровно дышать и выбросить из головы бесполезные мысли. Изгнать их и ждать.

И вот — пожалуйста. На стене появилась тень. Дрю уже поднимался по лестнице. Тридцать секунд — и он будет на лестничной площадке, еще мгновение — и он поможет Уиллу вернуться в нормальное состояние. Вот он идет со стаканом воды в руке, брюки едва держатся на бедрах, тело испещрено следами поцелуев, оставленными Уиллом. Кожа вокруг сосков покраснела. Отметины от зубов на шее и щеках, аккуратные, как швы портного. Лицо в пятнах. Дрю поднял голову — ах, как медленно (в этом сером мире все происходило неспешно), — посмотрел в сторону двери, и на его лице появилось недоуменное выражение. Он, казалось, не мог разглядеть лица Уилла во мраке, а если и мог, то ему было непонятно, что же он видит. Но запах блевотины он почувствовал — это было ясно. На его лице появилось выражение отвращения, обеспокоившее Уилла. Он не хотел, чтобы его спаситель смотрел на него таким взглядом. Ему хотелось сострадания, нежности.

Дрю помедлил. Теперь он смотрел в открытую дверь. Отвращение перешло в страх. Его дыхание участилось, а когда он заговорил («Уилл?» — сказал он), голос был едва слышен.

«Черт бы тебя подрал, — подумал Уилл, — не стой ты там. Входи сюда. Да бога ради, тут нечего бояться. Входи».

Но Дрю стоял, не двигаясь. Уилл, разочарованный, оперся рукой об пол, попав в собственную жижу, и поднялся. Он попытался произнести имя Дрю, но из горла вырвался какой-то гнусный звук, скорее похожий на лай.

Дрю выпустил стакан из рук — он разбился у его ног.

— Господи! — крикнул он и бросился вниз по лестнице.

«Что это еще за ерунда?» — подумал Уилл.

Ему нужна помощь, а Дрю куда-то удирал. Он, пошатываясь, двинулся к двери, пытаясь снова позвать Дрю, но горло опять подвело. Ему удалось только добраться до лестничной площадки, до света, где Дрю мог его увидеть. Однако ноги были не надежнее, чем голосовые связки. У двери они подогнулись, и Уилл свалился бы в битое стекло, если б не схватился за косяк. Он развернулся и поплелся на площадку, вдруг осознав, что в этот неподходящий момент его безмозглый член снова стоит торчком, ударяя его по животу.

И теперь в свете, проливающемся на лестничную площадку из холла внизу, Дрю увидел своего преследователя.

— Господи Иисусе, — сказал он, страх на его лице перешел в недоумение, и он выдохнул: — Уилл?

На этот раз Уиллу удалось произнести одно слово:

— Да.

Дрю тряхнул головой.

— Что это за игры? — сказал он. — Ты меня напугал.

Босыми ногами Уилл стоял на битом стекле, но ему было все равно. Нужно остановить Дрю, не дать ему уйти. Он ухватился за перила и начал трудный путь к лестнице. Тело не слушалось, мышцы словно пытались переориентироваться. Ему хотелось снова упасть на колени, чтобы облегчить движение, хотелось двигаться быстрее в погоне за животным, которое было перед ним. Он терпелив. Он ждал в тени, пока жертва не обнаружила себя. Теперь пришло время погони…

— Прекрати, Уилл, — говорил Дрю. — Бога ради! Я серьезно!

От страха голос его стал пронзительным. Это было комично, и Уилл рассмеялся. Коротким резким смешком. Скорее собачье тявканье, а не смех.

Этот звук Дрю уже не мог вынести. Остатки мужества покинули его, и он попятился вниз по лестнице, крича что-то неразборчивое и хватая пиджак. Он был босиком и без рубашки, но это его не волновало — он хотел поскорее выбраться из дома, все остальное — мелочи. Уилл был теперь на верхней ступеньке и начал спускаться. Но осколки стекла в подошвах причиняли мучительную боль, и, миновав две ступеньки (и понимая, что не в состоянии настигнуть добычу), он сел. Дрю тем временем пытался отпереть дверь. И только когда она распахнулась и Дрю увидел перед собой улицу, он повернулся и крикнул: