Новая книга ужасов - Стивен Джонс

– Прошу тебя, Люси, не оставляй меня здесь.

…и скажи мне, что ты хотя бы любила…

И овцы развернулись, задирая головы на коротких шеях, и Мина увидела, что у них маленькие красные крысиные глаза. А потом пугало завыло.

Руки Люси прохладным шелком легли на пылающие плечи Мины.

– Останься, не уходи пока…

И пальцы Люси, подобные безволосым паучьим лапкам, пробежали по щекам Мины, обхватили ее челюсть. Прижали к ее зубам что-то сухое и ломкое, хрустящее как бумага.

За окном овцы распадались под ударами шторма, разделялись на пожелтевшее руно и пронизанные жилками жира куски баранины. Между камней мостовой разливалась темно-красная река. Скалящиеся черепа, блестящие белые ребра – а пугало развернуло и разбило на части бурей. Пальцы Люси протолкнули в рот Мины головку чеснока, потом еще одну.

И она почувствовала у горла холод стали.

Мы любили тебя, Мина, любили тебя так же сильно, как кровь, и ночь, и даже как

Мина Харкер проснулась в пустоте между молнией и ударом грома.

До самого рассвета, когда гроза съежилась до мелкого дождика и отдаленного эха, Мина в одиночестве сидела на краю кровати, не в силах подавить дрожь, ощущая на языке желчь и вернувшийся из глубин памяти вкус чеснока.

* * *

Январь 1922

Мина поднесла к губам профессора ложку; от куриного супа в холодном воздухе поднимались извивы пара. Абрахам ван Хельсинг, восьмидесяти семи лет, уже скорее мертвый, чем живой, попытался выпить немного жидкого, желтого, как моча, бульона. Он неуклюже отпил, и суп вылился из его рта, стекая струйкой по подбородку в бороду. Мина вытерла его губы покрытой пятнами салфеткой, лежавшей у нее на коленях.

Он опустил веки с седыми ресницами, и Мина отложила миску. Снаружи снова шел снег, и ветер по-волчьи выл в углах старого дома. Мина поежилась и попыталась вместо этого слушать теплое потрескивание камина и затрудненное дыхание профессора. Ван Хельсинг тут же снова закашлялся, и Мина помогла ему сесть, придерживая носовой платок.

– Сегодня ночью, мадам Мина, сегодня ночью… – он улыбнулся изнуренной улыбкой, и слова обрушились новым приступом мокрого чахоточного кашля. Когда он прошел, Мина осторожно опустила профессора обратно на подушки, заметив еще немного кровавых пятен на безнадежно испорченном платке.

«Да, – подумала она. – Возможно».

В другой раз она попробовала бы заверить его, что он доживет до весны, увидит свои проклятые тюльпаны, а потом – до следующей весны, но теперь Мина только отвела с его лба пропитанные потом пряди волос и снова закутала костлявые плечи в поеденное молью одеяло.

Она перебралась в Амстердам за неделю до Рождества, потому что в Англии ее больше ничто не удерживало. Квинси забрала эпидемия гриппа, разразившаяся после войны. Теперь остались только Мина и этот сумасшедший старый ублюдок. А достаточно скоро останется только Мина.

– Хотите, я немножко почитаю, профессор? – они добрались почти до середины «Золотой стрелы» мистера Конрада. Она потянулась к книге – заметив, что поставила на нее миску с супом, – но сухая и горячая рука ван Хельсинга мягко обхватила ее запястье.

– Мадам Мина.

Он отпустил ее, разжал пергаментные пальцы, и Мина заметила что-то новое в его глазах, за катарактой и стеклянным лихорадочным блеском.

Он тяжело втянул воздух и резким толчком вытолкнул его обратно.

– Мне страшно, – скользнул сквозь ткань ночи, между нитями, заржавленный шепот.

– Вам нужно отдохнуть, профессор, – ответила Мина, не желая ничего слушать.

– Каким же я был обманщиком, мадам Мина.

Ты хотя бы любила когда-нибудь?

– Это моя рука ее унесла, это было сделано моей рукой.

– Прошу вас, профессор. Позвольте мне позвать священника. Я не могу…

Вспышка в его глазах – что-то дикое и горькое, нотка порочной шутки – заставила ее отвернуться, истончив, оборвав ее решимость.

– Ах, – вздохнул профессор. – Да, – он издал придушенный звук, который походил на смех. – Итак, я признаю свою вину. Итак, я стираю кровь с моих рук той другой кровью?

Ветер бился в окно и грохотал ставнями, пытаясь найти путь внутрь. И на миг в пустоте остались только тиканье каминных часов, ветер и прерывистое дыхание ван Хельсинга – и ничего больше. Потом он сказал:

– Мадам Мина, пожалуйста, я хочу пить.

Мина потянулась к кувшину и стакану со сколотым краем.

– Простите меня, милая Мина…

На стакане оказались пятна, и она резко протерла его своей синей юбкой.

– …если бы ей выбирать… – он снова кашлянул, один раз – шершавый, сломанный звук, – и Мина еще более яростно провела тканью по стакану.

Абрахам ван Хельсинг тихо вздохнул, и она осталась одна.

Закончив, Мина осторожно вернула стакан на столик к кувшину, недочитанной книге и холодному супу. Повернувшись к кровати, она поймала краем глаза свое отражение в высоком зеркале, стоявшем на другом конце комнаты. Женщина, глядевшая из него в ответ, легко могла сойти за тридцатилетнюю. Выдавали ее только пустые, бездонные глаза.

Май 1930

Когда на узкую rue de l’Odéon опустились сумерки, Мина Мюррей, отпивая шардоне из бокала, просматривала забитые полки «Шекспира и Компании»[83]. Вскоре должны были начаться чтения – какие-то отрывки из нового романа Колетт. Мина отсутствующе провела пальцами по корешкам собраний сочинений Хемингуэя, Гленвея Вескотта и Д. Х. Лоренса, по вытисненным на переплетах золотым или малиновым названиям и именам авторов. Кто-то, кого она едва помнила по кафе, вечеринке или какому-то другому вечеру чтения, прошел близко, прошептав приветствие. Мина улыбнулась в ответ и вернулась к книгам.

А потом мадемуазель Бич попросила всех рассесться: между полками и сундуками были поставлены несколько кресел с прямыми спинками. Мина нашла себе место недалеко от двери и смотрела, как неторопливо, обмениваясь тихими репликами, смеясь над неслышными шутками, занимают кресла остальные. Большую часть собравшихся она знала в лицо, нескольких – по именам и случайным разговорам, одного или двоих – только по чужим словам. Месье Паунд и Джойс, а также Рэдклифф Холл в сшитом на заказ английском костюме с сапфировыми запонками. Присутствовала горстка несдержанных в поведении не слишком известных сюрреалистов, которых Мина знала по бистро на улице Жакоб, где она часто ужинала. Соседнее кресло заняла довольно высокая одинокая молодая женщина, которую Мина сперва не заметила.

Руки Мины задрожали, и она пролила на блузку несколько капель вина. Женщина сидела к ней спиной. Под желтоватым светом магазинных ламп ее длинные волосы отливали красным золотом. Продолжающая разговор вполголоса группа сюрреалистов расставила кресла в кривую линию прямо перед Миной, и она быстро отвернулась. На лбу внезапно выступила испарина, рот пересох, накатил тупой прилив тошноты, и Мина поспешно и неуклюже поставила бокал с вином на пол.