Графиня де Монсоро - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вряд ли Лотарингский дом, – сказал герцог, – каким бы славным он ни был, может претендовать на преимущество перед Валуа.
– И, однако, это доказано, монсеньор, – ответил мэтр Николя. Распахнув полы рясы, он извлек из кармана широких штанов свиток пергамента, при этом движении из-под его рясы высунулась также и рукоятка длинной рапиры.
Герцог взял пергамент из рук Николя Давида.
– Что это такое? – спросил он.
– Генеалогическое древо Лотарингского дома.
– И родоначальник его?
– Карл Великий,[66] монсеньор.
– Карл Великий! – в один голос воскликнули три брата с недоверчивым видом, к которому, однако, примешивалось некоторое удовлетворение. – Это немыслимо. Первый герцог Лотарингский был современником Карла Великого, но его звали Ранье, и он ни по какой линии не состоял в родстве с великим императором.
– Подождите, монсеньоры, – сказал Николя. – Вы, конечно, понимаете, что я вовсе не искал таких доказательств, которые можно с ходу опровергнуть и которые первый попавшийся знаток геральдики сотрет в порошок. Вам нужен хороший процесс, который затянулся бы на долгое время, занял бы и парламент и народ и позволил бы вам привлечь на свою сторону не народ – он и без того ваш, а парламент. Посмотрите, монсеньор, как это получается: Ранье, первый герцог Лотарингский, современник Карла Великого. Гильберт, его сын, современник Людовика Благочестивого.[67] Генрих, сын Гильберта, современник Карла Лысого.[68]
– Но… – начал герцог де Гиз.
– Чуточку терпения, монсеньор, мы уже подходим. Слушайте внимательно. Бон…
– Да, – сказал герцог, – дочь Рисена, второго сына Ранье.
– Верно, – подхватил адвокат, – за кем замужем?
– Бон?
– Да.
– За Карлом Лотарингским, сыном Людовика Четвертого,[69] короля Франции.
– За Карлом Лотарингским, сыном Людовика Четвертого, короля Франции, – повторил Давид. – Прибавьте еще: братом Лотаря, у которого после смерти Людовика Пятого[70] Гуго Капет[71] похитил французскую корону.
– О! О! – воскликнули одновременно герцог Майеннский и кардинал.
– Продолжайте, – сказал Меченый, – тут появляется какой-то просвет.
– Ибо Карл Лотарингский должен был наследовать своему брату Лотарю, если род Лотаря прекратится; род Лотаря прекратился; стало быть, господа, вы единственные законные наследники французской короны.
– Смерть Христова! – сказал Шико. – Эта гадина еще ядовитее, чем я думал.
– Что вы на это скажете, братец? – в один голос спросили Генриха Гиза кардинал и герцог Майеннский.
– Я скажу, – ответил Меченый, – что, на нашу беду, во Франции существует закон, который называется салическим,[72] и он сводит к нулю все наши претензии.
– Этого возражения я ожидал, монсеньор, – воскликнул Давид с гордым видом человека, честолюбие которого удовлетворено, – но помните, когда был первый случай применения салического закона?
– При восшествии на престол Филиппа Валуа в ущерб Эдуарду Английскому.
– А какова дата этого восшествия?
Меченый поискал в своей памяти.
– Тысяча триста двадцать восьмой год, – без запинки подсказал кардинал Лотарингский.
– То есть триста сорок один год после узурпации короны Гуго Капетом; двести сорок лет после прекращения рода Лотаря. Значит, к тому году, когда был принят салический закон, ваши предки уже двести сорок лет имели права на французскую корону. А каждому известно, что закон обратной силы не имеет.
– Да вы ловкач, мэтр Николя Давид, – сказал Меченый, рассматривая адвоката с восхищением, к которому примешивалась, однако, доля презрения.
– Это весьма остроумно, – заметил кардинал.
– Это просто здорово, – высказался герцог Майеннский.
– Это восхитительно! – воскликнула герцогиня. – И вот я уже принцесса королевской крови. Теперь подавайте мне в мужья самого германского императора.
– Господи боже мой, – взмолился Шико, – ты знаешь, что у меня к тебе была только одна молитва: «Ne nos inducas in tentationem, et libera nos ab advocatis».[73]
Среди общей шумной радости один только герцог де Гиз оставался задумчивым.
– Неужели человек моей породы не может обойтись без подобных уловок? – пробормотал он. – Подумать только, что люди, прежде чем повиноваться, должны изучать пергаменты, вроде вот этого, а не судить о благородстве человека по блеску его глаз или его шпаги.
– Вы правы, Генрих, вы десять раз правы. И если бы судили только по лицу, то вы были бы королем среди королей, ибо говорят, что все другие принцы по сравнению с вами просто мужичье. Но для того, чтобы подняться на трон, существенно важное значение имеет, как уже сказал мэтр Николя Давид, хороший процесс, а чтобы выиграть его, надо, как сказали вы, чтобы герб нашего дома не уступал гербам, висящим над другими европейскими тронами.
– Ну тогда эта генеалогия хороша, – улыбнулся Генрих де Гиз, – и вот вам, мэтр Николя Давид, двести золотых экю, их просил у меня для вас мой брат Майенн.
– А вот и еще двести, – сказал кардинал адвокату, пока тот с глазами, блестящими от радости, опускал монеты в свой большой кошелек. – Это за выполнение нового поручения, которое мы хотим вам доверить.
– Говорите, монсеньор, я весь к услугам вашего преосвященства.