Меч Вайу - Виталий Гладкий

Особенно досталось им, когда подошли сираки – те начали обстреливать защитников Атейополиса отравленными стрелами. Тяжелые железные панцири были редкостью у сколотов, и носила их в основном знать, а кольчужные рубахи длинные стрелы сармат, выпущенные из мощных дальнобойных луков, прошивали, словно игла полотно. Только щиты и выручали, да уж больно метких стрелков привел под стены Старого Города кривоногий вождь сираков: почти всегда они разили без промаха, стоило только чуть приоткрыться, – маловато было у женщин воинского опыта и сноровки.

Зато мужества и бесстрашия оказалось в избытке, из-за чего Марсагет потерял покой и сон: Опия для него была дороже всего на свете. Поэтому вождь тайком от жены приставил к ней своих верных телохранителей с наказом: любой ценой не допустить, чтобы она погибла. Такой же приказ дал он и Санэвну, отвечавшему за оборону акрополя, чем немало досадил старому военачальнику: приказать уйти со стен жене вождя он не мог, а уследить за нею во время боя не хватало ни сил, ни времени. И

Санэвн только мысленно творил молитву всем богам сколотов, чтобы они не допустили непоправимого – в гневе Марсагет был страшен, и случись что, он не посмотрит на былые заслуги…

– Зачем, зачем ты послал Абариса? – голос Опии дрожал.

– Он сын вождя и прятаться за спины других не имеет права, – в голосе Марсагета прозвучал металл.

– Да, он сын вождя, но он и мой сын! Единственный сын! – Опия обернулась к Марсагету. –

Ты, ты будешь виновен, если… – прижав к лицу рубаху Абариса, она застонала.

– Успокойся, Опия, – вождь поднялся. – Абарис вернется. Я в этом уверен. С подмогой.

Лучше его с этим делом никому не справиться. И ты это знаешь…

– Знаю, знаю! – Опия заплакала навзрыд. – Я… не переживу… Зачем, зачем я согласилась… тогда… с тобой… в эти проклятые степи…

Марсагет вздрогнул, он понял недоговоренное. Хотел было сказать что-то резкое, но сдержался; круто повернулся, в бешенстве поддел ногой ни в чем не повинного кота, любимца Опии – тот, как всегда, важно слонялся по комнатам – и выбежал во двор.

Прыжком вскочил на коня – жеребец от неожиданности присел на задние ноги под грузным телом хозяи-на – и, зло огрев его нагайкой, сразу припустил в галоп. Мчал вдоль валов, не замечая дороги, – ярость бурлила в груди, туманя глаза. Телохранители поотстали; только Лик, у кого был один из лучших скакунов из табуна вождя, держался, как и положено – сзади на расстоянии пяти локтей.

Лик, обласканный вождями, заважничал. Сверкая воинским снаряжением, которое он драил с усердием в свободное время, и небрежно горяча скакуна, Лик проезжал мимо сверстников с гордо поднятой головой, не обращая на них ни малейшего внимания.

Телохранитель вождя племени! Он удостоился чести, какой мечтали добиться даже сыновья самых знатных сколотов! Восхищенные подростки, его дружки, завидовали ему безмерно. Натянув собственноручно сшитые из обрезков кожи панцири, вооружившись самодельными луками и деревянными акинаками, они целыми днями играли «в Лика».

Многие пытались последовать его примеру и пробирались на валы, чтобы участвовать в боях с сарматами, но воины гнали их оттуда, невзирая ни на какие доводы и просьбы. Единственное, что им доверяли, так это собирать сарматские стрелы и камни для пращей, подносить дрова и воду для котлов, а также вылавливать змей, расплодившихся в Старом Городе в неимоверном количестве, – часто вместо горючей начинки сарматы наполняли горшки ядовитыми гадами и забрасывали за валы, когда становилось темно. Змеи прятались по щелям, среди камней, заползали в жилища, и уже не один сколотский воин погиб от укусов коварных и злобных тварей.

Жрецы пытались помочь молитвами, приносили жертвы Апи и Папаю, Аргимпасе, но тщетно – змей от этого не убавлялось. И тогда за дело принялись мальчишки. Вскоре они стали напоминать древних вещунов, столько было понавешано на них шкурок убитых змей; мальчишки приравнивали их к скальпам врагов и гордились этим неимоверно, похваляясь друг перед другом своими победами. Теперь, чтобы выловить змею, им приходилось немало порыскать по Атейополису, но тем весомее становилась каждая из них, так как количество трофеев влияло на распределение мест в мальчишеской иерархии.

Только с Ававос Лик оставался прежним. Встречались они редко: ее мать вместе с соседками, вооружившись, кто чем смог, помогали мужчинам отражать наскоки сармат со стороны речных обрывов – те пытались и там прорваться в Старый Город, хотя это было довольно трудно из-за недостатка лодок и быстрого течения.

Майосара приболела, тревожась за отца и Абариса (о чем, конечно, мать и не подозревала), и Ававос выполняла все работы по хозяйству – стряпала, занималась рукодельем, носила горячую пищу матери и ее подругам, ухаживала за Майосарой. Ее сестра ходила, как тень,– бледная, исхудавшая и безмолвная.

Ававос тоже похудела, потемнела лицом, пообносилась, но осталась такой же неугомонной и смешливой. Лик при встречах смущался, краснел почему-то, но, разговорившись, по старой привычке иногда награждал ее легким подзатыльником, когда Ававос подшучивала над ним.

Прощаясь, он с виноватой улыбкой совал ей в руки узелок с едой и ячменную лепешку или мясо, а то и кусок иппаки – их он экономил с воинского пайка и делил поровну между Ававос и своей матерью. Теперь уже смущалась до слез Ававос: бормотала слова благодарности и стремительно убегала в землянку к Майосаре, которая тут же начинала расспрашивать ее о последних новостях.

Ававос, конечно, понимала, что больше всего волнует сестру, но прикидывалась глупышкой и сразу же принималась ее кормить лакомыми кусочками, принесенными Ликом. Пока она тянула время, рассказывая о пустяках, Майосара, потерявшая аппетит, кое-что успевала съесть незаметно для себя, а этого-то Ававос и надо было…

Марсагет опомнился только возле главных ворот. Кинув Лику поводья, он поднялся на валы, где его нетерпеливо поджидали военачальники. Гонец встретил вождя на полдороге, но не успел вымолвить ни слова – Марсагет вихрем пронесся мимо, не заметив его жестов.

– Великий вождь! Смотри! – один из военачальников, седой, длиннобородый, внушительного роста сколот, указал на лагерь сармат.

Лагерь бурлил. Солнце уже давно пересекло полуденную черту, воздух был по-осеннему чист и прозрачен, и Марсагет отчетливо видел, как мечутся сарматы, собираясь в военные порядки. Он даже разглядел Дамаса – тот что-то кричал, указывая рукой на степь. Возле него сверкали панцирями и дорогим оружием военачальники. Сбившись в кучу, они что-то доказывали друг другу, горяча коней.

Но вот Дамас, видимо, принял какое-то решение, и военачальники, как стая вспугнутых птиц, разлетелись к своим отрядам.

Сколоты недоумевали: основная масса сарматского воинства ощетинилась копьями в сторону степи! Только несколько немногочисленных отрядов, в основном легкоконные стрелки, подтянулись к осадным машинам, где тоже чувствовалось волнение и тревога среди воинов, обслуживающих их.

Марсагет напрягал зрение, пытаясь рассмотреть, что так встревожило сармат; наконец он увидел, как над степью стало расти желтое пыльное облако. Оно двигалось в сторону Атейополиса, расползаясь вширь; цвет его по мере приближения изменился сначала на темно-желтый, затем стал бурым. Редколесье пока прикрывало от взора сколотов тех, кто поднял копытами лошадей такую пыль, но опытные воины уже не сомневались: по степи скачет большой отряд. Кто?