Меч Вайу - Виталий Гладкий

Вождь сираков в ярости рванул меч из ножен, но тут же, повинуясь властному окрику. Карзоазоса, поостыл: бормоча угрозы в адрес аорса, он несколько раз с силой воткнул клинок в пол юрты и нехотя вложил его обратно.

– Будет вам! – Карзоазос заступил дорогу Дамасу – тот, хищно сощурившись и оскалив зубы, медленно двинулся на вождя сираков; долговязый аорс с пренебрежительной миной на лице поигрывал топориком, невесть как очутившимся в его руках.

– Будет! – военачальник аланов был разгневан не на шутку, и это обстоятельство охладило пыл соперников – в таком состоянии Карзоазоса видели впервые.

– Если мы сейчас не найдем общий язык, – Карзоазос выговаривал слова с трудом, сквозь зубы, – я уведу своих воинов в степь.

– И я! – подхватил вождь сираков.

– Доколе мы будем кидаться друг на друга, как цепные псы?! – Карзоазос вперил тяжелый взгляд в лицо Дамаса. – Ты не хочешь считаться с нашим мнением? Тогда уволь – я не собираюсь прослыть глупцом. Мало того, что я пошел против воли вождей племени, и еще неизвестно, чем это для меня обернется, мало того, что мои лучшие воины сложили головы в первом бою, когда пришлось идти тебе на выручку, так ты еще хочешь, чтобы мы, как безгласная скотина, шли на убой без надежды на успех. Ты надеялся на осадные машины? Считал, когда они прибыли, дело решенным? Опаснейшее заблуждение! И сколоты доказали нам это. Каюсь, я тогда тоже думал, как ты. Но теперь уверен, что нужно изменить ход событий таким образом, чтобы наконец мы стали хозяе-вами положения, а не Марсагет, сидящий за каменными стенами да посмеивающийся над нами… И чем скорее мы это сделаем, тем лучше!

– Что ты от меня хочешь? – Дамас дышал часто и тяжело, злость душила его, не находя выхода, – Карзоазоса он уважал и побаивался.

– Немедленно собрать военный совет, где должны присутствовать все военачальники.

– И я тоже? – съязвил Дамас.

– Не сочти мое предложение за обиду. Никто из нас не оспаривает твоего главенства. Никто! Но с нашим мнением ты обязан считаться. Атейополис мы должны взять! И мы его возьмем! И для этого нужно хорошо подумать. Подумать сообща, обстоятельно, без взаимных упреков и претензий. Пусть каждый из нас выскажется и предложит свой план ведения боевых действий. Уверен, что верное решение мы найдем. И тогда, уж поверь, никто не станет прятаться за спины других. Ибо еще никогда нас не считали трусами. Никогда!

Дамас какое-то время молчал, склонив голову. Военачальники застыли, не решаясь шевельнуться, – от ответа вождя языгов зависело многое.

Своенравный и упрямый, он до сих пор не признавал ничьих советов, действовал, сообразуясь только со своими желаниями, не всегда устраивавшими военачальников. Конечно, Дамас имел право на главенство и власть, как предводитель самого многочисленного отряда, как военачальник, не раз побеждавший сколотов, и, наконец, как вождь, облеченный доверием царя Гатала. Но неудачи, преследующие сарматское воинство, отнюдь не способствовали укреплению авторитета Дамаса.

Он это видел, ярился, шел на приступ в первых рядах, рубился с неистовством обреченного. Но исправить положение не мог: военачальники примкнувших к языгам отрядов вовсе не обязаны были ему подчиняться. Среди сарматских племен издавна велось: только тот имеет безраздельную власть, кто получит жезл из рук главной жрицы Священного Огня в Успе. Но царь сираков Сорсинес отказался принимать участие в походе против сколотов, поэтому Дамасу был закрыт доступ в главное святилище сармат.

Натянутыми были отношения и между военачальниками аорсов и сираков, чьи племена уже не одно десятилетие с переменным успехом вели борьбу за богатые пастбища в устье Аракса. Особенно обострились их распри в последние годы, когда послы царя Сорсинеса добились заключения союза с многочисленными племенами меотов, и аорсам пришлось увести свои стойбища в безводные степи. Все это вместе взятое затрудняло управление сарматским воинством, осадившим Старий Город.

Но, тем не менее, военачальники сарматских отрядов понимали, что просто увести своих воинов от стен Атейополиса – значит признать себя побежденными, а уж такого позора их воинственный дух снести не мог! Поэтому с таким напряжением они ждали, что ответит Дамас на предложение Карзоазоса.

– Ладно… – Дамас тяжело вздохнул и хмуро посмотрел на собравшихся. – Согласен… А что же Афеней? Где этот непримиримый враг сколотов? Чем в это время занят его изощренный ум?

В глубине просторной пещеры посверкивали угли затухающего костра. Дневной свет, вливавшийся через входное отверстие, не мог рассеять сумрак, обволакиваю-щий высокий свод и стены. Пещера в урочище киммерийских богов была творением человеческих рук – полосы и оспины от землеройных инструментов, испещрившие сухую и плотную, как камень, глину, в которой и было отрыто древнее святилище, ясно указывали на это.

В дальнем конце пещеры, у стены, сложенной из дикого камня, мрачно торчали безобразные лики идо-лов – уменьшенные копии стороживших вход в урочище. Здесь же, словно гнилой зуб в пасти великана, стоял и плоский жертвенный камень; возле него в беспорядке были навалены выделанные бараньи шкуры, бурдюки с вином, несколько пустых амфор и какое-то тряпье.

Стены пещеры быи увешаны оружием: луки, щиты, две кольчуги, железный панцирь, боевые пояса; под одной из стен лежали дротики, боевая секира на длинной рукоятке и лошадиная сбруя. Возле костра, закутавшись в меха, полулежал Афеней. Рана, полученная ольвийским купцом во время ночной вылазки Меченого, когда сколоты сожгли больше по-ловины осадных машин, вопреки его ожиданиям заживала плохо, гноилась и нестерпимым зудом превращала ночной сон в пытку. Целебные мази эллинов, прихваченные с собой запасливым купцом, не помогали, так же как и снадобья, приготовленные Одиноким Волком. Афеней стал раздражительным, гневливым, и нередко.

Одинокий Волк, сторожившего своего покровителя как верный пес, убегал из пещеры, когда в очередной раз Афенеем овладевал приступ беспричинного бешенства. С пеной у рта ольвийский купец метался по пещере, круша все, что попадалось под руку; и долго потом оседала пыль от израненных секирой или мечом стен – на них Афеней вымещал свою ярость за неудачи, не покидавшие его с той поры, как Дамас осадил Атейополис.

Надежда на сборщика податей, который должен был отправить Марсагета в заоблачные жилища предков, растаяла, как первый осенний ледок, – голова предателя до сих пор торчала на шесте у главных ворот Старого Города. Что он успел выболтать, пока его шеи не коснулся меч палача? – вот вопрос, не дававший покоя Афенею.

Если Марсагету стали известны замыслы ольвийского купца, то можно не сомневаться, что теперь вождь позаботится о собственной безопасности самым тщательным образом. И кто знает, когда еще подвернется удобный случай выполнить наказ царя Гатала…

И теперь Афеней с тоской и внутренней дрожью думал, как явиться на глаза повелителя роксолан и стоит ли вообще это делать – Гатал не миловал ослушников. Но что же делать? Куда податься? В Элладу? Афеней только вздохнул – кто его там ждет? Быть изгоем среди подлинных эллинов – а они, конечно, потребуют, чтобы он предъявил документы, подтверждающие его гражданские права и родословную, – ему вовсе не хотелось. Просить поручительства у Герогейтона? Тот ни за какие деньги не согласится солгать перед коллегией жрецов и безоговорочно выложит все сведения об Афенее, что еще хуже; впрочем, главного жреца храма Аполлона Дельфиния все равно об этом спросят. Затеряться среди разношерстных племен, подданных царя Понта? Кто может быть уверен, что тайные осведомители царя Гатала не отыщут его и там – чересчур уж заметной фигурой был ольвийский купец в припонтийских апойкийах эллинов…