Под парусом мечты - Сара Ларк

— Конечно же, я не знаю…

Калев кивнул — он давно уже протрезвел и ему было очень стыдно.

— Ты хотела наследника. Будет ли это мой наследник, мне все равно.

На протяжении первых месяцев и даже лет Калев и Флоренс, конечно же, не могли прояснить для себя вопрос родословной маленького Бена. Впрочем, мать Калева утверждала уже тогда, что ребенок — копия ее сына. Позднее это стало очевидно. Мальчик не только походил на Калева внешне. Вскоре проявился его мечтательный характер и дух исследователя. Уже в возрасте четырех лет Бен научился читать, и после этого его невозможно было оттащить от отцовских книг. Впрочем, музыка и художественное творчество интересовали его меньше, чем языки. Он с удовольствием зарывался в словари Калева и, словно губка, впитывал фразы на маори.

— Как же разговаривают на Гавайки? — поинтересовался он, когда ему было шесть лет, у молодого человека с островов Кука, которого случай занес на службу к деловому партнеру Биллеров, и тот кое-что рассказал мальчику о родном языке.

В семь лет Бен до смерти скучал в начальной греймутской школе, и Флоренс поддержала желание мужа послать сына в Англию. При этом Калев рассчитывал на усиленное интеллектуальное развитие мальчика, а Флоренс — на нормализацию. Тихий, весьма впечатлительный мальчик, уже овладевший сложными способами исчисления, отступал перед младшими братьями, когда речь заходила о покупке в магазине сладостей, и ей от этого было не по себе. Сэм, второй сын Флоренс, который, к счастью, гораздо больше походил на нее, чем на молодого штейгера, от которого был зачат, вел себя совершенно иначе. Он дрался и ссорился, как и подобает мальчишке, и, вместо того чтобы проводить параллели между языком маори и другими полинезийскими языками, пытался оторвать лапки вете. Да и третий, Джейк, скорее пошел в мать, хотя сама она видела отчетливое сходство с его отцом, которым на этот раз снова оказался конторский служащий. Впрочем, больше она не отваживалась рисковать. И штейгера, и бухгалтера отправили служить в другие города, как только стало ясно, что Флоренс беременна. Только после этого она призналась Калеву, что снова в положении. И он без лишних слов принимал всех детей.

При мысли о своем родном сыне Калев улыбался. Он не мог винить его за симпатию к Лилиан Ламберт. Напротив, он никогда не испытывал такого облегчения. Ладно, допустим, девушка не та, но все равно именно девушка завоевала сердце Бена. Калев не передал ему по наследству свою злосчастную склонность. Бену никогда не придется бороться с желанием, за которое его будет презирать весь мир.

Пока их родители ссорились и размышляли над ситуацией, Лилиан и Бен рука об руку прогуливались по папоротниковому лесу вдоль реки. Это было не так уж просто, поскольку немногие имевшиеся в лесу тропки вели к идиллическому месту. Но Бену и Лили хотелось, чтобы эта прогулка напоминала им прогулку в Англии, и поэтому романтически настроенные молодые люди упрямо продирались сквозь кусты и довольно густой подлесок. Глаза Лилиан вспыхивали, когда Бен рыцарски помогал ей перебраться через небольшие ямки, которые в обычной ситуации она легко преодолела бы самостоятельно. Маленькая, похожая на кобольда Лилиан увереннее держалась на ногах, чем долговязый Бен. Если не нужно было преодолевать препятствия, оба воодушевленно болтали и строили планы на будущее. Бен заявил, что не очень-то и расстроен из-за своего возвращения в Новую Зеландию. Университеты в Данидине, Веллингтоне или Окленде представляли гораздо более широкие возможности в плане лингвистических исследований, которые его, собственно, и интересуют.

— Полинезийские языки. В принципе, на каждом острове свой собственный язык, хотя, конечно, есть и родственные связи. Но именно в этом и заключается шанс — если сравнить маори с другими языками, можно, вероятно, определить область, откуда происходили первые поселенцы Новой Зеландии…

Лилиан ловила каждое его слово, хотя почти не говорила на маори. До недавних пор ей было ровным счетом все равно, где находилась легендарная земля «Гавайки». Ее романтичной натуре импонировала история о возвращении на родину через мыс Реинга. Но когда об этом говорил Бен, то, конечно же, имелось в виду нечто другое.

В свою очередь Лилиан рассказала о пребывании в Киворд-Стейшн, где она, несмотря на траур, была счастлива. Ей хотелось бы жить на этой ферме, иметь множество животных и «толпу» ребятишек.

Бен слушал ее, затаив дыхание, хотя особенно не любил ни кошек, ни собак и всякий раз внутренне боролся с собой, когда приходилось садиться в седло. Автомобили нравились юноше гораздо больше, хотя до сих пор ему еще не доводилось сидеть за рулем. А маленькие дети? Они с их плачем и возней казались ему скорее обузой. Но если Лилиан мечтает о жизни на ферме, это, конечно, нечто совершенно другое.

Она написала подруге в Англию длинное письмо, в котором рассказала, как много общего у них с Беном, а Бен в новом стихотворении запечатлел встречу родственных душ.

К ужину Гвинейра МакКензи переоделась. С недавних пор она стала охотно принимать помощь своих служанок из маори. События последних недель сказались на ее здоровье не лучшим образом, и если еще недавно Гвинейра почти не чувствовала возраста, то сейчас ей казалось, что она слишком устает, чтобы надевать корсет и сменять повседневную одежду на элегантный костюм. Однако в этот день она все же сделала это, хотя, вообще-то, не понимала, почему придерживается этой традиции, которую в молодости считала обременительной и непрактичной. В конце концов, ей придется разделить трапезу со своим несчастным сыном, который погружен в себя, ни на кого не обращает внимания и на вопросы отвечает односложно. Глядя на отчаявшегося Джека, Гвинейра чувствовала, как у нее снова и снова разрывается сердце. Она тоже горевала, скучая по Джеймсу; он был ее вторым «я», ее зеркалом, ее тенью. Она смеялась и ссорилась с ним, а с тех пор как они наконец-то стали жить вместе, они не расставались ни на день. Но потерю Джеймса она пережила. Он был на несколько лет старше Гвинейры и за последние годы сильно сдал. Шарлотта же… Джек надеялся прожить с ней долгую жизнь. Они хотели иметь детей, строили планы… Гвинейра прекрасно осознавала, почему Джек так безутешен.

Она закусила губу, когда служанка застегнула последние пуговицы на платье. Иногда она даже почти злилась на свою невестку. Конечно, Шарлотта была не виновата в своей болезни. Но решение, принятое ею в одиночку на мысе Реинг, было неожиданным. Она слишком резко оторвалась от Джека. У него не было времени попрощаться, привыкнуть к мысли, что он потеряет Шарлотту. С другой стороны, Гвинейра понимала предпринятый Шарлоттой шаг. Она тоже предпочла бы быструю смерть долгому мучительному умиранию, которое предстояло молодой женщине.

Вздохнув, она позволила Ваи набросить ей на плечи черную шаль. Со дня смерти Джеймса Гвинейра носила траур — вот еще один обычай, которого она придерживается, хотя это, в принципе, не имеет смысла. Ей необязательно было демонстрировать свои страдания. Джеку было все равно; сам он сразу же, как только закончились похороны, снова стал одеваться, как и обычно. А маори значения траурных одеяний и вовсе не понимали.