Знаменосец «Черного ордена». Биография рейхсфюрера СС Гиммлера. 1939-1945 - Роджер Мэнвелл

Готовясь к намеченному на 22 марта отъезду в Стокгольм, Керстен предпринял еще одну попытку сделать Гиммлера более уступчивым. В дневнике, который он писал главным образом в Хартцвальде – своем старом поместье в окрестностях Берлина, Керстен упоминает, что ему удалось убедить Гиммлера принять меры по недопущению боевых действий в Скандинавии, а также отменить распоряжение Гитлера, который приказал перед приходом союзников бомбить Гаагу и другие голландские города вместе с дамбой Зюйдер-Зее. Четырнадцатого марта Гиммлер неохотно подписал приказ о сохранении городов и дамбы.

«Когда-то мы по-хорошему относились к Голландии, – сказал Гиммлер. – Люди германской расы не являются для нас врагами, которых нужно уничтожать… История ничему не научила голландцев… Они могли бы помочь нам, а мы – им. Но они сделали все для того, чтобы мы не победили большевизм».

Семнадцатого марта, за день до того, как Гудериан уговорил его отказаться от командования группой армий, Гиммлер согласился тайно встретиться с представителем Всемирного еврейского конгресса в Хартцвальде. Керстен предложил Сторчу приехать в Германию при условии, что Гиммлер гарантирует его личную безопасность.

«С герром Сторчем ничего не случится, – заверил Гиммлер. – Готов поручиться своей честью и своей жизнью».

Как и раньше, Керстен во избежание всяких неожиданностей написал Гиммлеру письмо, прося подтвердить все данные рейхсфюрером СС обещания. Гиммлер в свою очередь направил Сторчу приглашение, в котором попытался дать понять, что с самого начала стремился по-человечески относиться к еврейской проблеме и в последние недели вполне доказал искренность своих намерений. Он также подтвердил через своего секретаря Брандта, что готов выполнить все условия, о которых договаривался с Керстеном.

Двадцать второго марта Керстен улетел в Стокгольм, чтобы доложить о своих успехах Гюнтеру. В этот же день Гиммлер в Пренцлау передавал полномочия новому главнокомандующему, генералу Готхарду Хейнрици. Накануне он пытался встретиться с Гитлером один на один, но Гудериан, случайно заметивший, как Гиммлер подстерегает фюрера в саду, без обиняков заявил ему, что война безусловно проиграна, поэтому необходимо как можно скорее прекратить бессмысленное сопротивление, ежедневно уносящее жизни тысяч людей.

«Вы должны сейчас же пойти со мной к Гитлеру и убедить его прекратить военные действия», – потребовал Гудериан.

Но Гиммлер оказался на это не способен.

«Мой дорогой генерал-полковник, – четко ответил он. – Еще слишком рано думать об этом».

Гудериану стало противно. Он понял, что доказывать Гиммлеру что-либо бессмысленно. «С этим человеком уже ничего нельзя было сделать, – пишет он в своих мемуарах. – Он слишком боялся Гитлера».

Двадцать второго марта Гиммлер собрал в Пренцлау штабных начальников и стенографистов и в присутствии Хейнрици продиктовал отчет о боевых действиях за период своего командования. Чем дольше он говорил, тем больше эта претенциозная сцена прощания напоминала театр абсурда. По профессиональному мнению Хейнрици, «за четыре месяца Гиммлер так и не разобрался в базовых принципах управления войсками». Через два часа его речь стала настолько бессвязной, что стенографисты перестали понимать, что он говорит, и вслед за офицерами штаба попытались уклониться от продолжения работы. Хейнрици самому не терпелось поскорее отправиться на фронт, и телефонный звонок наконец избавил его от мучений: генерал Буссе, один из фронтовых командиров, оказался в тяжелом положении и хотел поговорить с главнокомандующим. Гиммлер тотчас передал трубку Хейнрици.

«Теперь здесь командуете вы, – сказал он. – Вы и отдавайте ему приказы»36.

В конце совещания Хейнрици осторожно спросил Гиммлера о возможности мирных переговоров с западными союзниками. Гиммлер не сказал ничего конкретного, но намекнул, что предпринимает определенные шаги.

В хаосе последних месяцев войны многие вели переговоры с союзными державами, надеясь после капитуляции предстать в более благоприятном свете. Среди них был один из высших руководителей СС Карл Вольф, который до 1943 года служил гиммлеровским офицером-координатором при штабе Гитлера, а затем был назначен боевым губернатором Северной Италии. В начале марта он отправился в Швейцарию и попытался через Аллена Даллеса договориться о капитуляции германских войск в Италии. Ему, однако, не удалось встретиться в Цюрихе с эмиссарами генерала Александера, так как Вольф не рискнул признаться Гиммлеру в истинной цели своей миссии. Вместо этого он сделал вид, будто добивается этих встреч исключительно с целью обмена пленными, что, по мнению Гиммлера, было прерогативой Кальтенбруннера. На какое-то время дело зашло в тупик, но Вольф не терял надежды и терпеливо ждал своего часа в надежде перехитрить Кальтенбруннера и снова начать действовать от своего имени.

Довольно трудно разобраться, что на самом деле стояло за попытками выйти на контакт с представителями союзных держав, которые предпринимались за спиной Гитлера многими членами нацистской верхушки. Представляется, что основными мотивами для подобных действий служили главным образом отчаяние или сугубо личные интересы. Так, на процессе в Нюрнберге бывший нацистский гауляйтер Вены Балдур фон Ширах показал, что Гиммлер лично приезжал в Вену в конце марта, чтобы организовать эвакуацию евреев в лагеря Линц и Маутхаузен.

«Я хочу, чтобы работающих на заводах и фабриках евреев перевезли на корабле или автобусе в Линц или Маутхаузен, – приказал рейхсфюрер. – Создайте им самые благоприятные условия и окажите лучшую медицинскую помощь. Пожалуйста, позаботьтесь об этих евреях. Они – мое самое надежное капиталовложение».

В результате этого и других заявлений рейхсфюрера у Шираха сложилось стойкое впечатление, что Гиммлер пытается «искупить свои грехи хорошим обращением с евреями»37. Несмотря на это, уцелевшим венским евреям пришлось идти в Маутхаузен пешком.

В первой половине апреля Гиммлер часто бывал в Гогенлихене. Второго числа он вторично встретился здесь с Бернадоттом. На встрече присутствовал и Шелленберг, который впоследствии свидетельствовал, что Гиммлер выглядел подавленным и нервным, но настаивал на продолжении войны. Несмотря на это, он согласился освободить часть скандинавских заключенных, но подчеркнул, что выпустит не всех сразу, иначе, как он выразился, «это привлечет излишнее внимание». Как видно, Гиммлер по-прежнему боялся Гитлера, который, казалось, каким-то мистическим образом управлял его действиями и помыслами даже на расстоянии. Впрочем, впоследствии – в записках, которые он передавал через Шелленберга, – Гиммлер выражал надежду, что, если с фюрером что-нибудь случится, Бернадотт тотчас свяжется с союзниками от его имени. Бернадотт, однако, предупредил Шелленберга, что союзные державы никогда не пойдут на переговоры с главой СС – с человеком, которого весь цивилизованный мир считал главным создателем системы массового уничтожения людей.

К началу апреля Геббельс тоже понял, что концентрационные лагеря могут стать самым серьезным доказательством преступлений нацистского режима. «Боюсь, Гиммлер не осознает, какую опасность представляют для нас его концлагеря, – сказал он фон Овену, который записал эти слова в своем дневнике. – Страшно подумать, что произойдет, если они окажутся… в руках противника. Визга, во всяком случае, будет много!»