Счастливо оставаться! - Татьяна Булатова

Ответ повис в воздухе: маэстро плакал, а публика спала. Истомин уливался слезами так убедительно, что амбал смягчился и понимающе предложил:

– Давай, братан! Доведу тебя, что ли… Ничего. Бывает!

Пианист с детским доверием упал в объятия незнакомого соседа и горько прорыдал:

– Э-э-э-х, лю-у-уди…

– Ты где живешь-то, чудо кудрявое? – нежно уточнил отдыхающий.

– Там! – указал путь пианист, не сумев поднять руку выше колена.

«Там» обозначилось быстро – Фьяметта, обеспокоенная тишиной, выскочила в коридор, где и произошло долгожданное возвращение блудного музыканта.

– Бери, мать! – сурово обронил амбал, на что Истомина виновато пискнула:

– Простите нас…

– Бывает…

Уложив мужа, Оксана, будучи ответственным человеком, отправилась на поиски потерянного в ночи Мальцева. Тот мирно лежал на диване, свернувшись в загогулину, и тихо посапывал. Истомина натренированным жестом встряхнула обмякшее мужское тело и громко скомандовала:

– В номер!

Именно там, ближе к полудню, и пришел в сознание Виктор Сергеевич Мальцев, никогда не принадлежавший к ценителям фортепианной музыки. Во всяком случае, раньше он был в этом уверен.

– Кстати, рояль расстроен, – деловито заметил Истомин вконец затосковавшему товарищу. – Вы разве не заметили этого, коллега?

– Увольте, – жалобно попросил Мальцев и снова попытался встать.

– Не торопитесь… Не торопитесь, дорогой мой человек. В нашем с вами состоянии нельзя делать никаких резких телодвижений, – напомнил Костя и попробовал разгладить завившийся мелким бесом чуб надо лбом.

– Мне домой нужно… – изложил свою просьбу Виктор Сергеевич и с тоской посмотрел на мигающий на кондиционере датчик.

– Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст. И все – равно, и все – едино, – мелодраматически процитировал Истомин.

– Нет, правда, – извиняющимся тоном оправдывался Мальцев. – Пора уже…

– Пора, мой друг, пора… – начал было Костя Истомин, но неожиданно остановился, так и не завершив свое любимое «покоя сердце просит». В дверях стояла белокурая сивилла и грозно смотрела на отца, сдвинув бровки к переносице. – Лизу-у-унчик, – заулыбался горе-папаша и зачастил: – Ты пришла ко мне с приветом? Рассказать, что солнце встало?

– На, – строго обронил ребенок и протянул отцу бутылку с минеральной водой.

– У-у-умница! – растрогался Истомин и дрожащими руками отвернул крышку. – Умница моя! Чуткая моя девочка!

Мальцев старательно зажмурил глаза, изо всех сил изображая спящего человека. Оля-Лиза медленно подошла к гостю и ткнула прозрачным пальчиком прямо в глаз застывшего на кровати Виктора Сергеевича.

– Какой холодный! – пожаловалась она отцу, рассматривая сначала свой палец, а потом подрагивающее веко Мальцева.

– Спит, – успокоил ее Костя.

Оля-Лиза нагнулась над Мальцевым и подула ему в нос. Виктор Сергеевич вздрогнул от неожиданности и раскрыл глаза.

– Спишь? – обрадовалась ему девочка.

Мальцев старательно закивал головой, суеверно не произнося ни единого слова.

– Ну и спи-спи, – закрыла ему ладонью глаза Оля-Лиза и пообещала рассказать сказку. – Когда ты уснешь, сюда приходят разные животные. Вот девочка пришла, потом мальчик. Один мой знакомый, – вещала сивилла загробным голосом, – чистил зубы грязью. Потом он умер. От грязи. Никто же зубы грязью не чистит. А он чистил. И умер. И все умрут, кто зубы не чистит. Потому что в роты залетают микробы, а от них можно умереть. Болеть сначала. А потом – умереть. И ты, когда проснешься, вымой свои зубы, а то тоже умрешь.

Мальцеву стало страшно, и он открыл глаза с вымученной улыбкой.

– Ну хватит, Лиза, хорошая сказка.

– Хорошая? – прищурилась девочка.

– Хорошая! – с готовностью подтвердил Виктор Сергеевич. – И ты хорошая! И сказка хорошая!

– Ты куда? – расстроилась Оля-Лиза, увидев, что гость сел на кровати.

– Домой, – робко выдавил тот.

– Один мой мальчик, – завела знакомую песню Оля-Лиза, – тоже пошел домой. А там…

– Опять ты за свое! – одернула дочь выросшая словно из-под земли Фьяметта.

– Ксюша! – обрадовался жене Истомин. – Ты пришла?

Оксана нарочито не обращала внимания на куролесившего полночи супруга.

– А ты, однако, сердита, мать, – вынес вердикт кудрявый фавн, спустивший с кровати такие же кудрявые ноги.

– Костя! Прекрати паясничать!

– Любимая! – заголосил Истомин так, что даже в глазах Оли-Лизы появился искренний интерес к происходящему. – Пойми, что мир есть театр! И мой удел – на сцене жить. А может… а может, умереть на этой сцене мне-е-е? Так прикажи, любимая, артисту, и кончен бал! И жизни ход окончен. И траурный венок заменит ветку мне… лав-ро-ву-ю! Прощай!

Закончив декламировать, паяц пал на колени и пополз к ногам возлюбленной. Оля-Лиза присела на корточки и вывернула шею так, чтобы голове было удобно. Мальцев решил не дожидаться ответной реплики и обратился к Истоминой.

– Оксана, приношу вам свои искренние извинения. Я же, – помялся он, – вообще не пью. А вчера… Одним словом – спасибо вам за понимание, за приют, за терпение…

Кудрявый лицедей, почувствовав паузу в реплике партнера, включился в процесс и запел голосом котят из «Кошкиного дома»:

– Тетя, тетя Кошка… Выгляни в окошко!

Оля-Лиза засмеялась и радостно захлопала в ладоши. Фьяметта сохраняла на своем лице суровое выражение.

– Не стоит. Всякое бывает, – отвечала Оксана Мальцеву, а Истомин в этот момент выделывал на полу немыслимые па, напоминающие конвульсии приговоренного к смертной казни на электрическом стуле. Потом выгнулся дугой и замер.

– Мама! – ликующе воскликнула девочка и ткнула в отца пальцем.

– Простишь? – приоткрыл один глаз кудрявый паяц.

– Нет, – отказалась Фьяметта. – Не валяй дурака, Истомин.

– Оксаночка, – картинно всхлипнул кающийся. – Это грех – отказывать ближнему в помощи. Прости меня, дурака. – Он встал на колени и замер в позе Марии Магдалины.

Пока Истомина раздумывала над поступившим предложением, Оля-Лиза вспорхнула ангелом, опустилась на коленочки рядом с кающейся «Магдалиной» и тоненько пропела:

– Прости папу, мамочка! Он больше не будет.

Для полноты картины не хватало светящегося нимба над головами трех представителей святого семейства, а также пары овечек и порхающих в радуге бабочек.

«Дурдом какой-то!» – подумал Мальцев и отступил к двери.

Занятый привычным священнодействием отряд Истоминых не заметил потери бойца.